Бежать? Эх, кабы бежать! Хоть денёк напоследок по воле погулять, по лесам сосновым побродить, у озера тихого посидеть… Да куда убежишь? Никто ещё с Соловков не убежал ни при старой власти, ни при новой. А пытались многие, да и как не пытать узнику воли? Вроде бы и недалеко до берега — шестьдесят вёрст, не шестьсот, а никто их не переплыл, да и переплывёшь, куда на берегу денешься, кроме Кемской пересылки?
Был всё же случай, не столь давний, многие его помнят: один горемыка сумел утечь из-под надзора в тёмен час, присмотрел он заранее лодочку, только весла не было, доской погреб, ничего. Ночью ветерок задул, волнишку раскачало, беглецу всё веселей — в волнах не заметят. Всю ночь он грёб, с волнами боролся, к утру так притомился, что на дно лодки свалился и уснул.
Просыпается — красота какая в природе! Ветра как не бывало, гладь ровная, молочно-белая, и всё окрест окутано туманом в розовых лучах солнца восходящего. Возликовала душа беглеца, и погрёб он своей досочкой с новой силой. Всё веселее солнышко светит, сквозь туман пробивается, золотом отливает. Ветерок свежий — зефир утренний — чуть дохнул, туман рассеивается, расползается. И видно ему, горемычному, сквозь туман близкое очертание земли. Эх, да ни один путник, ни один корабельщик не радовался так виду желанной земли, как беглец бесталанный! Ах, ты земля, родная, твёрдая, прими сына своего блудного! Вот и берег, вот и свобода! Никому не удавалось достичь берега материкового, а ему счастье. Тут крепче дохнул ветерок и совсем туман развеяло. До чего ж хорош, весел берег перед ним! Вот камешки береговые, вот деревца стоят — ёлочки пушистые, а меж них рябинка алыми гроздями голубому небу кланяется. Вот и горка в отдалении возвышается зелёной шапкой. А вон белеется… — и сердце обмерло — белеются, белыми лебёдушками в воде отражаются церковки, Китеж-градом из воды выплывают, утренним солнцем осиянные… Да страшнее страшного узнику краса эта, чудная красота славного монастыря Соловецкого! Вот как! Пока он, измученный, в лодке спал, морским течением его на старое место вынесло — такие уж течения вкруг островов Соловецких, назад они тянут, на волю не пускают. Уже видит он и фигурки на берегу, и голоса слышит — СЛОН пробудился, завозился — зовёт к себе каторга соловецкая. И тогда он, бедолага, перекрестившись, а может, и не крестившись, в воду кинулся… Так одну пустую лодку и нашли.
Бегали, многие бегали по острову. Иные чтоб только денёк на воле побыть, а потом будь что будет. Прежде-то, когда бабы на острове были, вместе бежали, чтоб любовью насладиться. За это полагалось: мужикам — Секирка, бабам — Зайчики. А потом проще стало — на месте стреляли. Конвою даже интересно было, когда бежали: оленей-то они всех перебили, за двуногим зверем стали охотиться.
И всё ж бежали, какие б строгости ни были. Всё одно ведь погибать. Прежде-то, как отсидишь срок, так отпускали, а теперь не слышно, чтоб кто-то на волю выходил, да и всем из нас срока навешаны такие, что одна всем воля — из зоны вперёд ногами… Как тут не бежать? Всё равно куда, везде одна дорога…
Вот и решился один такой. Загляделся он на красу соловецкую, на озёра тихие и не выдержал. Прямо с лесоповала и дёрнул. Да заметили его, погоню наладили. Стреляли в него, не попали, тогда собак вслед пустили. Он одно озеро переплыл, другое, в болоте покружил, запутал след. До ночи бегал, вымок и устал так, что ноги не несут. Думал хоть денёк на воле побыть, а видел только, как ветки мелькают, слышал, как вода чавкает и как псы злобные брешут по следу. Вот и воля: мокрому, усталому, голодному — всё одно в лесу погибать. А ещё дождичек пошёл, окладной, холодный, нет сухого места в лесу — хоть след беглеца он замыл, да что теперь с того? Сил нет идти и спрятаться под ёлкой невозможно — липнет мокрая одежда к телу, трясёт и знобит его. Уже идти не может, ползёт он. Ползёт, ползёт, в глазах туман кровавый… или это ему в тумане огонёк показался? Ещё прополз и видит — прямо перед ним дыра в земле светится. Смотрит туда и видит: землянка и есть в ней кто-то. Пригляделся: теплится перед образом лампада, стоит на коленях старец с белой бородой до земли, а рядом гроб. У беглеца сил нет слово произнести, вскрикнул он слабо и тут же чувств лишился…