Приходят в управление. Начальник из угла в угол шагает. «Да, — говорит, — красивая девушка, даже у меня, старик, сердце размякло. А не должно так быть, не для того мы революцию делали, чтоб погубить её жалостью… Да… Отпустить я вашу девицу не могу, нет таких прав у меня… Да, не могу…» Говорит и бегает из угла в угол. Остановился наконец. «Вот что, старик. Так решим. Освободить я вашу красавицу не могу, единственное, что могу, — разрешить ей жительство вне зоны, оставаясь заключённой и являясь на принудработы. Пусть живёт со своим добрым молодцем, дам разрешение им избу поставить, а через год приеду, обязательно посмотрю, как у них житьё-бытьё, тогда может быть…» Дядя Филат ему низко поклонился: «На том спасибо. Бога за тебя будем молить». — «Экий вы народ, поморы, — смеётся начальник, — не хотел, а вроде свата стал!» Да только не приехал через год товарищ Глеб Бокий, началась его опала…
А у Ивана да Марьюшки началась своя жизнь. Дядя Филат, как старшой, по поморскому уставу обряд над ними совершил. У беспоповцев мирянин-начётчик попа заменяет, дедушка-старовер подтвердит, сам поморец…
Дедушка-старовер: Не поморец я, сынок, филипповцы мы, часовенские… (Слушатели смеются.)
Писатель: Ну прошу прощения, не силён я в толках и согласиях.
Так вот, стал Иванушка на острове почтарём, письма по дальним командировкам разносит, Марьюшка в швейной, хоть и на каторге, а свой дом и любовь. Не нарадуются друг на друга, а скоро по супружескому закону затяжелела Марьюшка и через положенный срок сына принесла, Ванечкой назвали…
Ну вот, почтённый рассказчик…
(Продолжает рассказчик…)
Ну что ж, писатель, пора тебя выручать. Сказ провёл ты верно, по всем правилам. Одно только: хоть и поддержал я твою линию, а не верю я в доброго чекиста. Глеб-то Бокий — тонколицый, ты сказал, а тонколицые — люди двусмысленные.
Подошли мы, слушатели почтённые, к самому главному в нашем сказе — к соловецкому золоту.
О соловецком золоте много разных толков ходило. Богат был монастырь встарь, от бедняка-помора до царственных особ — все на монастырь жертвовали и за полтыщи лет, как полагали, скопились в нём сокровища несметные. Да только, когда в 23-м году на остров СЛОН притопал, никаких сокровищ не обнаружилось. Кто говорит, белые сокровища увезли, кто — красные, а кто — чёрные. Говорили, монахи золотишко припрятали и таят. Уж их, понятное дело, по всяким чрезвычайкам таскали, да ничего не добились. А я от себя скажу: ей бы, Чека, в то время заняться теми субчиками, что в 23-м монастырь ограбили и чтоб след замести — зажгли. Три дня и ночи пылала страшным жаром святая обитель и вся изнутри выгорела. Святые иконы бесценные все погибли, колокола от страшного жара спеклись и с колокольни попадали. Мало что уцелело. Словно нарочно убранство монастырское выжгли, чтоб больше на узилище походило. Великое зло было содеяно, и, придёт время, раскроется правда. Да только ли с Соловками! Кабы вся правда явилась, что они с Россией натворили — не вынести бы людям, земля и небо содрогнулись бы и застонали: да можно ли до такого дойти, люди русские!
Хотя и понимали и чекисты и каторжане, что не осталось от прежних Соловков иного сокровища, кроме духовного, да всё не верилось. Искали и в самом монастыре, и в скитах, и в окрестных местах, без толку, понятно. Особенно наш брат, зэка, старался — найдёшь золото, сразу волю дадут. Никто не нашёл, а ведь кто знает, может и правда, укрыли монахи в надёжном месте монастырскую казну? Так легенда эта и осталась неразгаданной, поискали и забыли…
А Иванушка-то наш, как говорилось, почтарём был наряжён на острове, чтоб поближе к Марьюшке быть. В месте плачевном и вольному человеку невесело, да у него Марьюшка была. Тяжело ей, бедной, доставалось, а ещё дитя. Прибежит днём, ребёнка покормит и внове на работу каторжную. У Иванушки тоже де́ла хватает — почту разносит и с хозяйством заместо бабы управляется, и с ребёнком нянчится — такая уж их доля горькая. Вечером Марьюшка придёт усталая, еле на ногах держится, а взглянет на Иванушку — засияла избёнка неказистая, будто царские чертоги. «Измаялась, поди», — Иванушка скажет. Вздохнёт Марьюшка. «Эх, — думает Иванушка, — за тебя, любовь моя, что угодно снесу!»