- Ах, я была так влюблена в принца Альберта, - сказала Дженет. Они сидели в светло-голубой с золотом гостиной бывшей илионовской квартиры, где Маше до этого бывать не доводилось. Каждый раз глядя на стены, на ажурную лепнину потолка, на люстру, Маша удивлялась тому, что бывшее мужское обиталище изукрашено и оформлено с таким кружевным излишеством - как будто две старушки-помещицы обои выбирали.
- Принц Альберт? - спросила она. - Консорт королевы Виктории? Но он же умер уже так давно. Вам же не может быть...
Маша осеклась. Дженет подмигнула ей, приложила палец к губам.
- Не будем бросаться цифрами. Но я родилась в ночь, когда он умер, четырнадцатого декабря. Мама придавала этому какой-то особенный смысл. Над моей кроватью висел его портрет - дешевая, отпечатанная на картоне, копия парадного портрета кисти Партриджа. Альберту там лет двадцать, у него каштановые кудри, огромные серые глаза, и героя красивее просто невозможно себе представить...
Она улыбнулась и достала папиросу из узкого серебряного портсигара, который Маша видела вчера. На крышке был выбит цветок с пятью круглыми лепестками и узкими треугольниками листков между ними.
- С годами мой Альберт начал выцветать, - сказала она задумчиво. - На тот момент денег у нас не было совсем - отец в очередной раз прогорел, мама не могла купить мне даже цветных карандашей. Пришлось обходиться теми цветами, которые удавалось украсть в школе, и вскоре портрет было не узнать. Но для меня он теперь был еще дороже, еще красивее - ведь я внесла в него свою лепту, я сама раскрасила своего любимого. Уж как смогла и чем под рукой нашлось. Что вообще для любви очень характерно.
Она тихо рассмеялась, зажгла спичку и закурила.
- Мы жили в Гринфорде - это городок к северу от Лондона. Когда мне было двенадцать лет, отец взял меня с собой в Лондон - у него были там какие-то торговые дела. Я отдала дань своей любви - мы побывали у мемориала Альберта, там как раз установили его ужасную золоченую статую, которая в подметки не годилась портрету над моей кроватью. И тогда же я повстречалась со своим будущим - папа сводил меня в театр. Это тоже была любовь большая, внезапная и на всю жизнь. Теперь вы, Мария, что-нибудь расскажите. Над вашим акцентом мы немного поработали - самое время опробовать его в деле!
Маша пожала плечами. Говорить ей не очень хотелось, ничего столь же интересного, как мисс Дженет, она рассказать не могла даже близко. Родилась, жила, смеялась, любила папу, маму, Ленмиху, нянечка у нее еще была француженка молодая, мама ее почему-то уволила, когда Маше было лет семь, она очень плакала. Школа, гимназия, балы, стрельбища, гитара, уроки вокала, коньки. Книги, книги, книги. Подруги. Ноты. Мальчики - ну вот такие, как позавчерашний Валентин и остальные будущие правоведы. Дневничок. Поцелуйчики. Ничего, решительно ничего интересного, глубокого, необычного.
- Мне так же казалось лет в семнадцать, - кивнула Дженет. - Но потом начались взлеты и падения, и трещины на душе, которые так болезненно заращивать. Я скучала по тем спокойным, блаженным временам ранней юности, когда жизнь выглядела скучноватой и предсказуемой. И театр, конечно - это не скучно. Поначалу голодно, утомительно, боязно, но не скучно никогда. Вы, Мария, просто из очень хорошего, спокойного, счастливого места в жизни смотрите на мир. В такое многие мечтают попасть, но не всем удается. Будут у вас еще и страсти, и слезы, и восторги, и победы. Голос у вас, кстати, чудесный - если дальше заниматься, можно многого достичь. Смотрите только, не курите никогда.
- А вы зачем же курите? - спросила Маша.
- А я своим голосом уже все, что нужно, сказала и спела, - ответила Дженет, смеясь. - И, знаете, Мария, я ведь потом ни к одному мужчине в жизни не испытывала настолько прекрасных и светлых чувств, как к моему Альберту на портрете. Даже сейчас вспоминаю - и сердце замирает. Что подтверждает мысль, к которой я пришла много позже, а тогда не имела слов и мысленной силы, чтобы ее правильно оформить. Что каким бы ни был реальный объект нашей любви, любим-то мы всегда только образ в нашей голове, а когда он неяркий, мы его сами подрисовываем, раскрашиваем и потом еще сильнее любим...
Она погладила тонкими пальцами медальон на шее.
"Неужели там портрет этого принца Альберта? - подумала Маша. - Или Андрея Михайловича? Или другого мужчины - но тогда почему же она его носит, если она с Андреем? И вот сейчас был бы удачный момент спросить, как они встретились и что их связывает, но почему-то язык не поворачивается..."
Часы на камине прозвонили одиннадцать.
- Как мне не хочется вас отпускать, - сказала Дженет с сожалением, дотрагиваясь до Машиной руки своей, очень горячей. - Но у вас же лекция, да? Как замечательно, что вас влечет к медицине. Что вам сегодня должны читать?
- Сегодня, по-моему, профессор Суслов читает, по женским карциномам, - сказала Маша. - Очень неприятная тема, хоть само заболевание встречается и нечасто, но диагностируется обычно слишком поздно и лечения практически нет.
Дженет чуть вздрогнула и убрала руку, но тут же опять улыбнулась.
- Приходите завтра, - сказала она. - Поработаем над вашими межзубными звуками и вы мне расскажете о лекции, хорошо?
Маша опять взглянула на ее медальон, снедаемая любопытством. Может быть, завтра она попросит показать, что внутри.
Лекция началась скучновато, Маша всё уплывала мыслями, посматривала в окно, за которым ярко, по-весеннему, светило солнце - вот и обещанное потепление.
Профессор Суслов развесил в аудитории анатомические плакаты один другого ужаснее, с темно-серыми опухолями, наползающими на розовые внутренние органы, просовывающими тонкие щупальца в сосуды и лимфоток. Лица женщин на плакатах выражали вежливое равнодушие к происходящему в их телах, а одна, очень красивая блондинка, еще и загадочно улыбалась.
Маша делала пометки, замирая - про то, как опухоль доходит до кости и врастает в нее, про то, как больная худеет, бледнеет и гибнет от упадка сердечной деятельности. Про то, как нечистоплотность может предрасполагать к раку кожи на лице... Потом пошло что-то совсем уже ужасное про cervix uteri, и Маша, внутренне отстраняясь, перешла к рисованию в тетради человечков, пирамид и верблюдов.
"Может быть, правда вслед за Верой пойти на Бестужевские курсы? - размышляла она. - Или вот женские политехнические открылись несколько недель назад, в газетах писали, надо бы разузнать."
- В последнее время многие придерживаются взгляда, что раковые новообразования вызываются паразитами из класса споровиков, но имеются и возражения на это. Настоящее положение вопроса о раковом паразите не позволяет высказать окончательного заключения, - закончил лекцию профессор Суслов, взглянул на часы, чуть поклонился и принялся сворачивать свои плакаты.
Слушательницы сидели, придавленные новыми знаниями. Маша увидела, как высокая, с ранней сединой в волосах, женщина из второго ряда аудитории украдкой ощупывает сквозь платье свою грудь, очевидно, опасаясь, не начал ли там вить гнездо паразит из класса споровиков.
Маша преодолела желание тоже пощупать и вылетела из аудитории, как пушечное ядро, обещая себе хорошенько подумать, прежде чем возвращаться.
У подъезда ее ждал Валентин. Маша настолько не ожидала его здесь увидеть, что даже и не узнала, прошла мимо, обернулась, только когда он ее окликнул.
Он был не в мундире училища, а в штатском сером пальто, без шапки, выглядел совершеннейшим мальчишкой, каким-то растрепанным, как будто только что закончил от кого-то убегать дворами.
- Я сначала отыскал твою кузину Веру, я здание Бестужевских курсов на десятой линии хорошо знаю, много раз там находил деву... людей.
Он чуть покраснел, Маша улыбнулась, взяла его под руку, повела через улицу к скверу.
- Вера мне объяснила, как, и где, и во сколько тебя искать. Интересная ли была лекция?