Маша сидела, как на раскаленной сковородке, не знала, куда глаза девать.
Урок тоже не задался - Маша не могла сосредоточиться, не вытягивала даже тех фраз, которые давно освоила, дыхание сбивалось.
- Так вы сорвете связки, - строго сказала мадам Соловейчикова. - Это очень неприятно и опасно. Вы - талантливая девушка, Мария, но ваша работоспособность оставляет желать много лучшего. С вашими сильными природными данными вы могли бы уже достичь гораздо большего прогресса. Лень-матушка. А ведь я, как педагог, прямо заинтересована в ваших успехах. Давайте-ка еще раз. И помните - "как хороший охотник делает прицел перед тем, как выстрелить, так и певец должен сначала мысленно сформировать звук." И-и-и...
В дыхании мадам Маше теперь чудились отчетливые водочные ноты.
Всю дорогу домой, прислонившись лбом к окну конки, дребезжавшей на булыжниках Владимирского проспекта, а потом и Литейного, Маша мысленно прицеливалась, формировала звук и пела. "Соловей" Алябьева ей удавался идеально, тот, кто слушал её в её мыслях, рукоплескал, а потом брал ее за подбородок и поднимал её лицо к своему.
Дженет ей опять очень обрадовалась, так, что Маша вдруг себя почувствовала виноватой, хоть было и не за что.
Они поговорили о выставке, о сэре Бенедикте, которого Дженет, оказывается, однажды встречала в Лондоне.
- Что-то с ним не так, - заключила она, кивая. - Британская аристократия служит разводным садком для тех, с кем что-то не так. Английское общество вообще бережливо и терпимо к чудакам. Но этот сэр Бенедикт - у него на дне глаз огонь нехороший, он своих мёртвых египтян так любит, что готов живых современников им в топку сбрасывать, честное слово! А подбородок! Вы, Мария, обратили внимание на его подбородок? Его же практически нет. Бороду бы отпустил, что ли? Такую, знаете, лопатой.
Дженет взмахнула рукой, чуть покачнулась. Маша заморгала - что ж теперь, ей везде будут пьяные женщины мерещиться? Но Дженет и вправду сегодня была немного не в себе - говорила быстро, с ажитацией, лицо было бледнее обычного, а щёки горели. И в комнате чувствовался странный... не запах, а тень запаха - будто смесь каких-то специй, нашатыря и... рвоты?
- Расскажите мне еще о своих ролях в театре, - попросила Маша. Это было интересно, Дженет рассказывала хорошо и ей это очевидно доставляло удовольствие, успокаивало.
Дженет откинулась на подушки, улыбнулась. Лихорадочный вид делал ее еще более красивой, она казалась моложе, чуть ли не Машиной ровесницей. Маша прогнала мысли о том, как Андрей берет Дженет за точеный подбородок, поднимает её лицо, потом наклоняется, и...
- Я начинала с маленьких ролей, но в большом театре, - сказал Дженет. - Гайети в Вест-энде, чудный театр, огромный, на две тысячи зрителей, там ставили замечательные пьесы, все больше развеселые, конечно, как театру с таким названием и положено. Было даже выражение "Гайети Гёрл" - театральная красотка, раскованная, но не так, чтобы совсем во все тяжкие...
Дженет рассмеялась, так заразительно, что и Маша улыбнулась, представляя себе никогда не виданный дождливый каменный Лондон, яркий театр, пеструю толпу, музыку.
- Здание снесли три года назад, я так плакала, когда прочитала в газетах, - сказал Дженет. - Я к тому моменту в Гайети уже пятнадцать лет не играла, и вообще девять лет как из театральной карьеры, жила тихой, добропорядочной провинциальной жизнью в южном Дорсете. А все равно сердце замирает, когда вспоминаю. "Маленький Дон Сезар де Базан", вот как называлась первая пьеса! Бурлеск, - она тихо запела незнакомую Маше песенку, прервалась на полуслове, уставилась в окно.
- Вы мыслями в прошлом? - тихо спросила Маша.
- Да, - ответила она. - У меня хорошее, богатое прошлое. Много ролей - людей, которыми мне довелось побывать. В театре и в жизни. Много людей, которые меня любили и были ко мне добры. У меня была хорошая жизнь, Мария. Знаете, это очень важно, когда ни о чем не жалеешь.
- А сейчас у вас какая жизнь? - спросила Маша. - Если так говорят, то получается - тогда была хорошая, а сейчас - нет? Отчего же нехорошо?
- И сейчас неплохая, - кивнула Дженет задумчиво, поглаживая свой медальон. Поймала Машин любопытный взгляд, улыбнулась, поманила ее пересесть рядом с собой на диван. Открыла крышечку.
Внутри были два цветных дагерротипных портрета - светловолосой женщины с очень мягким, добрым лицом, и красивого мальчика лет десяти.
- Это моя Агата, - сказала Дженет задумчиво, нежно касаясь тонким пальцем лица женщины. - Ей я обязана стольким, что и сказать не могу. Забота, покой, помощь в трудную минуту. Много лет любви и счастья. Мы познакомились еще в юности, в театре, она была нашей костюмершей. Она умерла в прошлом году. Воспаление легких. Сгорела за неделю. Говорила ей не ходить в церковь в то воскресенье - был дождь со снегом, ужасно холодно. Она промочила ноги, промёрзла... Дурища упрямая. Я так скучаю...
Она отстранилась, нашла на столике папиросы, закурила.
- Садитесь снова в кресло, Мария, не хочу вас беспокоить дымом, - сказала она.
- А мальчик? - спросила Маша, пересаживаясь.
Дженет усмехнулась загадочно.
- О, это была моя лучшая роль, - сказала она, - быть его матерью. Ради этой роли мне пришлось уйти из театра, но посмотрим правде в глаза - мне было тридцать три года, вместо Офелии, да и Гамлета, мне вот-вот предстояло начать играть Гертруду. А её я всегда недолюбливала.
- Как его зовут? - спросила Маша. Вот так поворот - у Дженет есть внебрачный ребенок!
- Мы зовем его Кай. Но полное его имя - Каиус Марциус. Моей последней пьесой был "Кориолан", последней ролью - Волумния. Критики были в восторге, даже тот сукин сын, Джеймс Фултон, который меня вообще терпеть не мог...
Дженет снова взглянула на медальон, все еще открытый в ее руке.
- Когда, несколько месяцев назад, я приехала в Лондон и отыскала Андре, которого не видела больше двенадцати лет, я поняла, что у Кая его глаза. Большие, красивые, тёмные. И, как Андре, ими он видит невидимое...
Она подняла взгляд на Машу, сидевшую с отвисшей челюстью, улыбнулась.
- Вы удивлены. Вы так мило удивляетесь. Ох, какая же вы юная и прелестная, Мария. Да, у нас с Андре есть сын. Как это полагается в сентиментальных пьесах, отец не догадывался о его существовании - наш роман был краток, он был очень молод и влюблён, я была... куда менее молода и влюблена. Когда я поняла, что у меня будет ребенок, я оставила театр и уехала с подругой в купленный ею домик в провинции. Мы жили хорошо. Небогато, без блеска, но счастливо. Кай - чудесный мальчик. Теперь он познакомился с отцом, понял, чем именно отличается от других людей, Андре его отправил в особую школу для таких, как вы. Ему там нравится, он мне часто пишет...
- Вы не умерли, - сказала Маша, приходя в себя от потрясения. - Вы родили сына от летум-ке и не умерли.
- Не могу не отдать должного вашей наблюдательности, - мягко рассмеялась Дженет. - И, скажу вам - это были очень тяжелые роды. Агата молилась так яростно, что ободрала колени за те три дня, что они длились. Но она нас вымолила, и меня, и Кая.
Её папироса погасла, она зажгла новую. Её лицо сквозь дым показалось Маше очень древним, вне возраста и канонов красоты, как те, на египетских фресках.
На лестнице Маша едва не налетела на Андрея - он поднимался в квартиру, а она спускалась домой, вниз на два пролета. Оба остановились - Маша стояла на две ступеньки выше, и глаза их были на одном уровне.
Она подумала, что вот уже четвертый день везде и постоянно с ним сталкивается, как будто они - не два едва знакомых человека в огромном городе, а две куклы, веревочки которых зажаты в большом кулаке кукловода, и вот он идет по улице, куда-то их несет, а они болтаются на веревках и все время друг о друга бьются.