- А Змеев будет? Такой веселый старик замечательный, очень мне нравится. Ты что, Слава, головой качаешь?
- В декабре анархисты подорвали карету товарища министра финансов Радовского, - грустно сказал папа. - Он с ним был.
- Какие-то непрекращающиеся террористические акты и экспроприации, грабежи и вооруженные сопротивления, - сказала мама и голос её зазвенел. - Детей на улицу выпускать страшно. Куда это все придет, Слава?
- Куда придет, Зоя, туда и придет. Нужно вокруг себя обо всех заботиться - о семье, о детях, о деле своем. Если в мелком масштабе своё общество обустроить, то и в крупном рано или поздно оно сбалансируется. Одевайся, опоздаем ведь.
- Машенька, ты меня слышишь? Дочка?
Маша перевернулась на другой бок, промычала что-то невразумительное извиняющимся тоном.
- Мы вернемся к обеду, - сказала мама и поцеловала Машу в макушку. - Сегодня гости у нас вечером, Андрей и мисс Шервуд. Вера на курсах, потом очень просила её отпустить, её молодой человек какой-то пригласил на ужин в ресторан. Хороший, вроде, будущий правовед. Ты к вечеру-то проснись, Маша, поужинай с нами. Поправляйся!
Они ушли, дверь комнаты закрылась. Потом были голоса в коридоре, шелест шелка, рокот папиного голоса. Что-то сказала Ленмиха. Хлопнула парадная дверь. Потом чёрная - кажется, Ленмиха тоже куда-то вышла. В тишине громко мяукнула Багира, ткнулась в Машину дверь.
И тут Маша вдруг проснулась так, что ни в одном глазу. Села в кровати, потянулась. Пустота и тоска ушли из груди - легкое беспокойство осталось, но оно не вытягивало силы, с ним можно и нужно было жить, идти и что-то делать.
Часы в гостиной пробили полдень.
Маша ушла в ванную, долго смотрела в зеркале в свои светло-карие, янтарные глаза. Она была готова назвать то, что её мучило, дать имя, выпустить в мир.
"Определение сути проблемы - самый важный шаг к её решению," - говорил старенький учитель математики в Машиной гимназии.
"Давая вещам, существам и явлениям имена-Рин, египтяне определяли их сущность и место в мироздании, а то, что не имело названия, для них не существовало," - зачитывала ей вчера Вера.
Маша глубоко вздохнула и собралась дать имя своему чувству, сказать о нем вслух самой себе, чтобы оно вышло из тени и обрело существование.
- Я люблю... - сказала она, а дальше не успела, потому что сквозь потолок послышался звук падения чего-то тяжелого, тут же еще один, и тут же звон, как будто что-то разбилось. И стало тихо, больше никаких звуков не было.
Маша выбежала из ванной, бросилась из квартиры вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Постучала в илионовскую квартиру - без ответа. Подергала дверную ручку - незаперто. Маша поколебалась, постучала громко, как могла, еще раз, а потом толкнула дверь и вошла.
- Дженет! - позвала она, проходя по коридору. - Дженет, где вы? Я услышала странный звук, будто что-то упа...
В приоткрытом проеме двери ванной, на полу, она увидела ногу Дженет - в сером чулке, в черном фетровом ботинке. Нога не двигалась.
Маша ахнула и бросилась в ванную, распахнула дверь. Дженет распласталась у раковины, неестественно разбросав руки и ноги, правая ладонь лежала в крупных осколках графина на полу, из порезов подтекала кровь. Запах был странный - тот самый, который Маша мельком ощутила вчера, но теперь он был сильный, ничем не прикрытый, настойчивый. Как будто кого-то стошнило на пол, и рвоту тут же залили коньяком и посыпали корицей и перцем.
Маша бросилась на колени, проверила ей пульс, подняла веки. Дженет негромко застонала.
- Дженет, - сказала Маша, - вы в сознании? Вы меня слышите? Я сейчас вызову доктора!
- Не надо... доктора, - прошептала Дженет, не открывая глаз. - Никакой доктор мне уже не поможет. Я просто хочу отдохнуть наконец, не шевелиться, чтобы боль прошла, оставьте меня в покое.
Во входную дверь стукнули, запыхавшись, вбежала Ленмиха, охнула, увидев Дженет.
- Я у Прасковьи была на втором, услышала, как кто-то по подъезду бегает, дверями хлопает, сразу к тебе кинулась, - сказала она. - А ты уж и не спишь, а как раз это ты и топаешь-хлопаешь.
- Она пьяна? - спросила Маша нервно. - Пахнет, будто алкоголем каким-то противным ужасно. Зачем же она так?
- Лауданум, - сказала Ленмиха, понянув носом воздух. - Опий на спирту. Прасковьина хозяйка, Иванова, его принимает, я запах-то знаю. Говорит "от менструальных болей" капли, а сама почти каждый день, когда и по два раза. Знаем мы эти боли. Как начнешь гадость эту в себя совать, так и не перестанешь, привяжешься - не отвыкнуть. Давай-ка, Машенька, поднимай ее за плечи, раз дышит она нормально, то поспит и оклемается. Не на полу же ей тут лежать.
Они перенесли Дженет на диван в гостиной. Маша нашла в ванной коробочку с бинтами, набрала воды, промыла порезы на ее руке и туго забинтовала.
- Вот молодец какая, Машенька, девочка моя, - сказала Ленмиха с гордостью. - Столько умеешь, просто как сестра милосердия. А я всю жизнь крови боюсь. Ну что, мне с ней посидеть, или позвоним кому?
- Я сама с ней посижу, - сказала Маша. - Если это лауданум - а что же еще - то она проснется через пару часов. И пульс ей проверять надо, и за дыханием следить. А тебе же ужин готовить.
- Пойду тогда, - кивнула Ленмиха. - Буду рыбу сегодня жарить в кляре, в кипящем масле, как у них там в Англии принято готовить. Ты же будешь с ними ужинать сегодня?
- Буду, - кивнула Маша. - Вера, наверное, нет.
- Да слышала я, слышала, что она с женихами запенилась, - Ленмиха махнула рукой. - Вот будет сюрприз родителям! Я бы, конечно, не пускала, но коли Слава с Зоей разрешают, то пускай. Девка она умная, серьезная, авось, глупостей не наделает, а молодость-то потом не вернешь.
Качая головой, Ленмиха ушла. Маша сидела в тишине, слушала тихое дыхание Дженет. Через несколько минут она заметалась, застонала, потом открыла остекленелые глаза и посмотрела прямо на Машу, тревожно, не узнавая ее.
- Дженет? - позвала Маша, подошла ближе, наклонилась. Дженет всё смотрела со страхом, глаза не фокусировались. Потом вдруг улыбнулась облегченно.
- Агата, - сказала она, - Агата, ну наконец-то. Знаешь, мне приснилось, будто ты умерла. И знаешь, - она рассмеялась, - даже будто мы похоронили тебя под тем большим тисом у твоей церкви. Ну что за дурной сон.
- Дженет, это Мария. Мы в России, в Петербурге, - сказала Маша, но Дженет её не слушала совсем.
- Знаешь, я тоже скоро умру, так что это ничего. Андре говорит - в смерти нет конца. Что есть жизнь вечная, как тебе Иисус и обещал. Как он всем обещал. Я очень хотела бы умереть грациозно, как на сцене, а уже вижу - так не получится. Очень больно, Агата, очень, я и не думала, что может быть так больно. Тебе было больно?
- Нет, - ответила Маша, сглатывая слёзы. - Нет, совсем не было.
Дженет перевернулась на бок, вздохнула с облегчением.
- Давай не пойдем сегодня играть в лото, я устала. Миссис Бьюри опять будет сплетничать, жаловаться, что Кай втравливает её внука в опасные проказы. Слушай, я совсем засыпаю, очень устала. Когда Кай вернется с улицы, заставь его поесть. А то он так в рост пошел последнее время, а кушает по-прежнему мало. Я убрала тушеную говядину в холодную кладовку, она в серой кастрюле, а в черной - овощи. Пусть Кай ест пастернак, он от него нос воротит, а ведь пастернак так полезен! Агата...
- Да, - сказала Маша.
- Пить хочу. Боль уходит, хорошо. Знаю, что она вернется, но сейчас все равно хорошо.
Маша налила воды из графина на столике в стакан, приподняла голову Дженет, напоила её. Она сглатывала через раз, вода проливалась на ее грудь, на подушку, но Дженет не замечала. Маща осторожно уложила ее, вытерла ей лицо салфеткой, поправила волосы. Кожа её была очень горячей и сухой. Дженет улыбнулась в потолок обескровленными губами.