Мисс Дженет глубоко вздохнула, потерла виски. Андрей прервался, наклонился к ней с беспокойством, она помотала головой, сделала ему знак продолжать.
- Мысль, не дающая мне покоя - а что, если мумификация и была попыткой, не допустив разложения тела, не допустить разрыва физической оболочки и духа, запертого по ту сторону летума? Что, если изначально храмовые похоронные обычаи были направлены именно на это - сохранить избранных покойников, не дать им уйти от прежних-себя, не отпустить дальше в летум? Немыслимый акт насилия, если об этом глубоко задуматься... Египетская цивилизация была очень обрядовой, за обрядами в любой религии очень часто теряется изначальный смысл ритуальных действий. Быть может, и в египетской практике осталась лишь внешняя атрибутика, предписывавшая мумификацию абсолютно всех покойников - так же, как у нас всех отпевают и поминают. А вначале, я думаю, мумифицировали лишь избранных - возможно, обладавших особой силой или знаниями, и жрецы - летум-ке могли входить в их загробный мир и получать указания и советы. Началось, конечно, с фараонов - они ведь обожествлялись и после смерти становились "Озирисами".
- Все? - спросила Маша.
- Абсолютно, - кивнул Андрей. Вне зависимости от длины или успешности правления.
- Какая досада для тех, кто не успел вступить на престол, - сказала Маша. - Вот наследный принц падает с лошади за день до коронации, ломает шею - и всё, божественность утеряна навеки. Всё пропало. Ой, а у них лошади-то были?
- Были, - улыбнулся Андрей.
- Все под богом ходим, - добавила Вера. - Мы под своим, они - под своими.
- Что добавляет аргументов в пользу истинности и нужности любой религии, - парировала Маша. Ей было хорошо и весело, а она-то боялась скучного напряженного вечера. С Андреем говорить оказалось просто и интересно - главное было - не смотреть ему в лицо, иначе делалось горячо и тревожно. Устремив взор примерно за его левое ухо, этого модно было легко избежать.
Мисс Дженет сидела, замерев, будто слушая странный, тревожный звук, неслышный остальным.
- Дженет, что с тобой? - спросил Андрей с беспокойством.
- Ах, как мне жаль, Мария, - сказала она, улыбнувшись ему. - Но я боюсь, что мое самочувствие заставляет меня просить у вас прощения и покинуть ваш праздник. Опыт показывает, что Андре, - она называла его на французский манер, - с неизбежностью последует за мной, даже если я ему трижды скажу, что не нужно, что я возьму кэб и спокойно вернусь домой. Он все равно не послушает. Так что он вам про мумий расскажет позже. И я буду рада вас, Мария, видеть завтра утром.
Они поднялись, и тут у столика появилась мама - в зал спустился хозяин ресторана, одолжил у цыганского оркестра в соседнем зале шестиструнную гитару, и просит, просит именинницу им спеть. И шеф-повар тоже вышел в зал, так что это будет вроде благодарности за прекрасный ужин.
- А денег платить тогда не надо будет? - поинтересовалась Маша едко, но мама, как обычно, не слушала.
- Ну же, Маша, ты мне когда еще обещала! - говорила мама. - Ах, Андрей, мисс Шервуд, вы непременно должны ее послушать, она такая молодец, у нее чудесный голос!
Маша с детства привыкла петь для гостей, хотя обычно дома и не перед такой большой компанией. Сейчас ей петь совершенно не хотелось, но с мамой было спорить бесполезно, мама была по убедительности как паровоз "Проворный" с мощностью в тыщу лошадиных сил, а может, и больше.
Машенька взяла гитару, поднялась на возвышение сцены, вздохнула, оглядела зал - знакомые, веселые лица, все ей улыбались из-за столиков. Хозяин "Вены" - высокий, статный, с окладистой рыжей бородой, приветливо кивал. Андрей стоял в арке зала, бережно поддерживал под локоть мисс Шервуд, а смотрел только на нее, Машу, будто никого другого вокруг и не было.
Маша пробежала пальцами по струнам и, неожиданно для себя, запела романс "Отойди, не гляди" - странный, темный, не особенно ею и любимый.
Скройся с глаз ты моих;
Сердце ноет в груди,
Нету сил никаких,
Отойди, отойди!
Когда она снова взглянула на арку, там уже стоял один лишь носатый метрдотель в смокинге, он поглаживал густые усы и качал головой в такт воспеваемым Машей душевным мукам.
Вера пила белое вино из высокого бокала и смотрела на неё странно, чуть нахмурившись, будто что-то о ней поняла такое, чего Маша и сама не знала.
понедельник
- Андрюша заходил рано утром, оставил пропуска в музей, - сказала Ленмиха, подавая завтрак. - Сказал - нужно на входе вахтеру предъявить. Сказал - сам-друг можно по каждому идти на сушёных покойников глазеть. Он же и мне, Маша, тоже пропуск выписал, будто я бы пошла на такой ужас. Или будто со мной бы кто пошел за компанию.
- А вы сходите, сходите, Ленмиха, - сказала Маша, запивая сладким чаем бутерброд с сыром. - Посмотрите, как люди жили и умирали много тысяч лет назад. Очень открывает глаза на преходящесть жизни и цивилизаций. Как говаривал Себастьян Брандт - "все, что проходит, быстротечно, и лишь наука долговечна". Или "искусство долговечно"? Не помню. Но суть в том, что остальное-то всё быстротечно, и с этим не поспоришь.
- Ну его, Бранта твоего, - хмурилась Ленмиха, сама присаживаясь и наливая чашку чаю. - Чего он хорошего сделал-то, чтобы я его слушала?
- Написал "Корабль дураков", - сказала Вера, входя и усаживаясь к столу. - Доброе утро, девушки. Начинаем день с разговоров о литературе? У меня сегодня как раз лекция по немецкой.
- Нет, - сказала Маша, - обсуждаем, идти ли Ленмихе на выставку, а если идти, то с кем.
- Конечно, идти, - подтвердила Вера. - Прасковью Афанасьевну позовите со второго этажа. Выставка-то временная, чуть побудут и уедут обратно в Лондон. Я сегодня после занятий опять пойду. У тебя, Маша, сегодня есть лекции?
- Одна, по физиологии, - кивнула Маша. Она всё никак не могла определиться с образованием - Бестужевские курсы, где Вера уже второй год занималась на словесно-историческом отделении, смущали ее жесткостью расписания и слухами о повышенном контроле за "политической благонадежностью слушательниц".
Вера уверяла, что теперь, после революционных событий прошлого года, все меняется в лучшую сторону, и преподавать теперь будут по-новому, и директор будет выбираться из профессоров, и инспектрис уберут. Но Маша не спешила - некуда. Первый год после гимназии, времени еще уйма. Пока ходила вольнослушательницей на медицинские курсы, приобщалась к таинствам женских и детских болезней, и методов их лечения.
Мама, конечно, поговаривала про "скоро замуж", но папа хмурился, говорил "дай ребенку повзрослеть и себя найти", и "сейчас не те времена, чтобы замуж кидаться", и "вот тебе со мной, конечно, несказанно повезло - в восемнадцать лет мне на шею бросилась, и смотри, какой тебе бриллиант достался, не часто девушкам так везёт". Мама краснела, смеялась, махала на него рукой, он ловил узкую ладонь и целовал ее до запястья и обратно.
"Вот если бы так у меня было, - думала Машенька, - то можно и свободой поступиться. Но ведь действительно не всегда девушкам так везет. И удивительно часто вообще, можно сказать, не везет."
Она допила чай, поблагодарила Ленмиху, попрощалась с Верой.
- В музее увидимся, - сказала Вера. - Пропуск на двоих, позови кого-нибудь с курсов. И с сэром Бенедиктом наконец познакомишься.
Маша подозрительно прищурилась.
- Он, наверное, старый, носатый, в пыльном твидовом костюме с кожаными нашивками на локтях? - поинтересовалась она. - Глаза подслеповатые, слезятся, за толстыми стеклами очков, кроме костей и табличек ничего не видят? Пахнет сыром "стилтон", как истинный джентльмен?
- Это тебе надо книжки писать, - пробормотала Вера и налила себе чаю.