Девушки за столом замерли, не сводя глаз с обеих.
– Вежливая беседа, барышни, – сдержанно улыбнулась Мадам. – Никто не хочет обедать в обществе истукана.
Все девушки, как по сигналу, заговорили друг с другом о важных вещах, абсолютно не интересовавших Изабель. Садоводство, погода, наряды. Приличествующие истинным дамам темы. Она расслышала, как одна девица тихонько сообщила другой:
– Я без ума от алансонского кружева, а вы?
– Мадемуазель Россиньоль, – продолжала Мадам, – ступайте к мадам Аллард и сообщите ей, что наш эксперимент подошел к концу.
– Что это значит?
– Скоро узнаете. Ступайте.
Изабель выскочила из-за стола, пока Мадам не передумала.
Ножки стула с пронзительным скрипом проехали по каменному полу, и Мадам недовольно скривила лицо. Изабель улыбнулась:
– А знаете, я терпеть не могу апельсины.
– В самом деле? – саркастически вопросила Мадам.
Изабель хотелось выбежать из этой тюремной камеры, но неприятностей и без того хватало, поэтому она заставила себе шествовать медленно и степенно, высоко вздернув подбородок и выпрямив спину. На лестнице (по которой она могла, при необходимости, пройти, держа стопку книг на голове) она воровато оглянулась, убедилась, что вокруг никого нет, и припустила вниз вприпрыжку.
В холле перевела дух. А когда подошла к дверям директрисы, уже дышала ровно и спокойно.
Изабель постучала и, услышав равнодушное «войдите», толкнула дверь.
Мадам Аллард возвышалась над инкрустированным золотом письменным столом красного дерева. Стены кабинета украшали средневековые гобелены, стрельчатые витражные окна выходили в столь изысканный сад, что он более напоминал произведение искусства, чем природный объект. Даже птицы туда редко залетали – не иначе, боялись задохнуться.
Изабель устроилась на стуле – и тут же сообразила, что ей не предложили присесть. Она мгновенно подскочила:
– Простите, мадам.
– Садитесь, Изабель.
Она присела, изящно скрестив лодыжки, как подобает приличной девушке, сложила на коленях ладони.
– Мадам Дюфор просила меня сообщить вам, что эксперимент окончен. – Директриса задумчиво взяла в руки перо муранского стекла, принялась постукивать им по столу. – Почему вы здесь, Изабель?
– Я ненавижу апельсины.
– Простите?
– Если мне вдруг придется есть апельсин – хотя с чего бы, мадам, когда я их терпеть не могу, – я почищу его руками, как американцы. Да как вообще все нормальные люди, честно. Есть апельсин при помощи ножа и вилки?
– Я имела в виду, как вы оказались в этом заведении?
– А, вы об этом. Ну, потому что меня исключили из Школы Святого Сердца в Авиньоне. Ни за что, хотела бы добавить.
– А Сестры Святого Франциска?
– Ну, у них были причины избавиться от меня….
– А прежняя школа?
Изабель не знала, что ответить.
Мадам отложила перо:
– Вам почти девятнадцать.
– Да, мадам.
– Полагаю, вам пора уйти.
Изабель поднялась со стула:
– Я должна вернуться на урок по поеданию апельсина?
– Вы неверно поняли меня. Я имею в виду, вам пора покинуть нашу школу, Изабель. Совершенно ясно, что у вас отсутствует интерес к тем предметам, что здесь преподают.
– Как правильно есть апельсин, и когда подавать сыр, и кто важнее – второй сын герцога или дочь, которая не является наследницей, или посол второстепенной страны? Мадам, вы вообще в курсе, что творится в мире?
Может, Изабель и заточили в деревенской глуши, но она знала о последних событиях. Даже здесь, за баррикадой как по ниточке подстриженных изгородей, понукаемая и оглушенная дубиной хороших манер, она следила за происходящим во Франции. Ночами в своей каморке, когда одноклассницы мирно спали, она включала контрабандное радио и слушала Би-би-си. Франция, как союзница Великобритании, объявила Германии войну, и Гитлер перешел в наступление. По всей стране люди запасаются продуктами, устанавливают светомаскировку и учатся жить, как кроты в норах.
Они подготовились, они тревожились, ждали, а потом… ничего.
Шел месяц за месяцем, и ничего не происходило.
Сначала все только и делали, что вспоминали о Великой войне и о несчастьях, коснувшихся многих семей, но с течением времени сама война превратилась лишь в разговоры о войне. Изабель слышала, как учителя называют ситуацию drole de guerre, «странной войной». Подлинный кошмар творился где-то там, в Европе – в Бельгии, Голландии, Польше.
– А что, во время войны манеры не имеют значения, Изабель?
– Они не имеют значения сейчас, – выпалила Изабель, секундой позже пожалев, что не промолчала.