Но император еще не умер, хотя и лежал на своем великолепном ложе, под бархатным балдахином с золотыми кистями, неподвижный и бледный. В раскрытое окно под потолком светил месяц на императора и на искусственного соловья.
Бедный император почти не мог вздохнуть, и ему казалось, что кто-то сидит у него на груди. Он приоткрыл глаза и увидел, что на груди у него сидит смерть. Она надела на себя корону императора, взяла в одну руку его золотую саблю, а в другую — богатое знамя. Кругом из складок бархатного балдахина выглядывали какие-то странные головы: одни кроткие и ласковые, другие отвратительные. То были злые и добрые дела императора, смотревшие на него, в то время как смерть сидела у него на груди.
— Помнишь это? — шептали головы одна за другой. — Помнишь это? — и рассказывали ему так много, что на лбу у него выступал холодный пот.
— Я и не знал об этом! — говорил император. — Музыку сюда, музыку! Большой китайский барабан! Я не хочу слышать их речей!
Но они всё продолжали, а смерть, как китаец, кивала на их речи головой.
— Музыку сюда, музыку! — кричал император. — Пой хоть ты, милая, славная золотая птичка! Я одарил тебя золотом и драгоценностями, я повесил тебе на шею свою золотую туфлю… Пой же, пой!
Но птица молчала — некому было завести ее, а иначе она петь не могла. Смерть продолжала смотреть на императора своими большими пустыми глазными впадинами. В комнате было страшно тихо.
Вдруг под окном раздалось чудное пение. Маленький живой соловей сидел на ветке за окном и пел. Он узнал о болезни императора и прилетел, чтобы утешить и ободрить его. Он пел; призраки все бледнели, кровь обращалась все живее и живее в ослабевшем теле императора; сама смерть заслушалась соловья и все повторяла:
— Пой, пой еще, соловушка!
— А ты отдай мне за это драгоценную саблю, и пышное знамя, и корону!
И смерть отдавала одну драгоценность за другою, а соловей продолжал петь. Вот он запел о тихом кладбище, где цветут белые розы, благоухает бузина и свежая трава орошается слезами живых, оплакивающих умерших… Смерть вдруг охватила такая тоска по своем саде, что она свилась в белый холодный туман и вылетела в окно.
— Спасибо, спасибо тебе, милая птичка! — сказал император. — Я узнал тебя! Я изгнал тебя из моего государства, а ты отогнала от моей постели ужасные призраки, отогнала самую смерть! Чем мне вознаградить тебя?
— Ты уже вознаградил меня раз навсегда! — сказал соловей. — Я видел слезы на твоих глазах в первый же раз, как пел перед тобою, — этого я не забуду никогда! Слезы — вот драгоценнейшая награда для сердца певца!.. Но засни теперь и просыпайся здоровым и бодрым! А я буду петь для тебя.
И он запел опять, а император заснул сладким, благодатным сном.
Когда он проснулся, в окна уже светило солнце. Никто из его слуг еще не заглядывал к нему — все думали, что он умер; один соловей все еще пел за окном.
— Ты должен остаться у меня навсегда! — сказал император. — Ты будешь петь, только когда сам захочешь, а искусственную птицу я разобью на тысячу кусков.
— Не делай этого, — сказал соловей. — Она сделала столько добра, сколько могла. Пусть она остается у тебя по-прежнему. Я же не могу жить во дворце. Позволь мне только прилетать к тебе, когда захочу. Тогда я каждый, вечер буду садиться у твоего окна и петь тебе. Моя песня и порадует тебя и заставит задуматься. Я буду петь тебе о счастливых и о несчастных, о добре и о зле, что скрывают от тебя. Маленькая певчая птичка летает повсюду, залетает и к бедному рыбаку и к крестьянину, которые живут вдали от тебя. Я буду прилетать и петь тебе! Но обещай мне одно…
— Все! — сказал император и встал во всем своем царственном величии: он успел надеть на себя свое царское одеяние и прижимал к сердцу тяжелую золотую саблю.
— Об одном прошу я тебя: не говори никому, что у тебя есть маленькая птичка, которая рассказывает тебе обо всем. Так будет лучше.
И соловей улетел.
Слуги вошли поглядеть на мертвого императора и застыли на пороге, а император сказал им:
— С добрым утром!
