— Мне не нужны твои деньги.
Тогда что же? Она покосилась на его ухмылку, одновременно соблазненная и отталкиваемая от направления, в котором он, по ее мнению, двигался.
— Если ты не расслышал, то повторю еще раз: я не буду заниматься с тобой сексом.
В чем, черт возьми, была его проблема?
— О, Лучерито (на испанском означает «маленькая яркая звездочка»), мне нравятся твои мысли. Если придешь в мою постель, то только потому, что ты хочешь быть там, и ни по какой другой причине. Нет, то, что я предлагаю, но это гораздо интимнее, чем первобытный танец обнаженных тел.
— Что значит «Лучерито»? Лучше бы это не было чем-то оскорбительным или, что еще хуже, каким-нибудь банальным ласкательным словом. — Должно быть, он снова включил кондиционер, когда она не смотрела, несмотря на его заявления о том, что он предпочитает прохладу, потому что она начала немного потеть между «девочками».
Он положил одну руку на стол, приняв позу, которая придавала ему надменные черты и соблазнительность. Его взгляд затуманился; обычно такой бывает у мужчины, когда он уверен, что девушка вот-вот скинет с себя одежду ради него.
— Утром я уезжаю в свой коттедж на севере. Ты присоединишься ко мне там, чтобы провести недельное интервью.
Что?
— Ни за что, я никуда не поеду с тобой еще и на неделю.
Он продолжал, словно не слышал ее.
— Я предлагаю спорное предложение, и, как уже сказал, я предлагаю его только тебе и только один раз. За каждый вопрос, который ты мне задашь, я попрошу у тебя что-то в ответ. Чем глубже моя рана, которую ты захочешь исследовать, тем выше будет цена. — Его плечо приподнялось в элегантном варианте пожатия плечами. — Это честная сделка, и мы оба в выигрыше, как ты сказала.
О, черт. Это было не то, на что она подписывалась.
— Я же сказала, мои личные дела не относятся к этому интервью.
— Говорит женщина, которая хочет пройтись по всем моим личным кошмарам. — Когда он прошел мимо нее к двери, его улыбка стала шире.
— Куда ты направился? Я еще ни на что не соглашалась. — Если бы он ушел, сделка бы все равно была заключена. Ей нужно было время, чтобы обдумать, что это значит, а инстинкты «дерись или беги» все еще разрывали ее на части.
— По твоему лицу уже ясно, что ты согласна. — Положив руку на ручку, он повернулся к ней, окинув ее холодным взглядом с ног до головы. — У тебя зрачки расширены, и ты не послала меня. Нет, думаю, ты спалилась сразу, как только ворвалась в мой кабинет. Не бери с собой слишком много вещей. Мы поплывем на лодке.
Мысленно пытаясь наверстать упущенное, она расхаживала взад-вперед по ковру, сохраняя между ними приличную дистанцию.
— Дай мне секунду на размышление, черт возьми. Куда мы поплывем? Кто определяет ценность того, о чем ты меня попросишь? Ты понятия не имеешь, что для меня важно, а что нет.
— Мы отправимся ко мне коттедж, как я уже сказал. Дай мне знать, когда ты, наконец, это осознаешь. И я все решу.
Резко остановившись, она нахмурилась, узнав свои собственные слова, брошенные ему в ответ. Мысль о том, чтобы обнажить перед этим мужчиной что-то личное о себе, пугала ее до глубины души.
— Нет, я не могу этого сделать. Я не продаюсь, даже ради этого. — Она скрестила руки, чтобы скрыть дрожь.
— У тебя ум и сердце журналиста, а я только что предложил тебе ключ от запретного города, который все остальные пытались найти и не смогли. Сколько дверей ты откроешь за время своего пребывания там, зависит только от тебя, и мне кажется, ты знаешь, как редко выпадает такая возможность. Твой босс будет счастлив, я свободен от кровососов из СМИ, а ты сможешь выбирать новости, которыми можно украсить заголовки.
— Ты играешь нечестно. — Она встретила его взгляд, зная, что обречена. Семь дней. Одна, с предполагаемым плейбоем, ставшим спасителем Миком Лейном. Она внутренне содрогнулась при мысли о том, что все может пойти наперекосяк.
— Нет, я играю умно. Будь готова обнажить свою душу — среди прочего, что осталось невысказанным, — «потому что я намерен исследовать каждый твой темный уголок, пока ты будешь пытаться сделать то же самое со мной».
Действительно ли он отдаст ей самое ценное, что у него есть? Ведь именно это было самым желанным для Сола, которому не терпелось заполучить? Стоило ли жертвовать той частичкой, итак, надломленной души ради того, чтобы стать профессиональным журналистом, о котором она мечтала с детства?
— Я должна вернуться к вечеру субботы.
Что она говорила? Действительно ли она это делала? Ее губы, похоже, решили по-другому, потому что продолжали лепетать: