Вот с этого момента, как говорится, у Павла Матвеича и засосало под ложечкой. «Конечно, — думал он, — Кутафьин мог насчет урожаев и отсебятину понести, и сказать, что ему в голову взбредет, и это совсем может не иметь никакого отношения к проискам Порываева. Порываев тоже может нести отсебятину, вовсе не советуясь с Кутафьиным. Глазырев — так тот вообще сидячая единица, он и по делу-то ходит не дале кабинета своего шефа, его и слушать нечего. Но если будет атака, так с чьей стороны ее ждать? Да конечно же, со стороны Порываева! И он может доказать, что все то, что я делаю, прожектики? Сможет не сможет, а вреда не мало этим может принести».
Да, очень огорчался Павел Матвеич, что столкнулся с таким «явлением». В то, что его агроминимум нужен сейчас, и нужен всем и везде, он убежденно верил. По его соображениям выходило, что только так можно сдвинуть с мертвой точки топтания на месте вопрос земледелия, даже лишь всего потому, что многие или разучились, или совсем не умеют вести полеводство. А что нужно делать дальше, на то время покажет, что нужно делать.
И он продолжал думать. И думал так: «Ну хорошо, атака будет со стороны Кутафьина. Допустим, его поддержат и другие преды — все они у него в почете, всех знает. Но смысл-то какой во всем в этом? Там говори что угодно, а с моим агроминимумом считаться придется. Калийка? Суперфосфат? Элита? А как ты думал?! По старинке вести хозяйство, как вел? Этим ты можешь сыграть многим предам на руку. Не разобравшись, в чем дело, многие из них и против боронования зяби возражали, и против подплужной корки. А потом признали. И дело не в том, что признали, а в том, что прошло время, когда основной задачей у многих было посеять, убрать, и все только на это и направлено было. Сейчас встал вопрос — сколько убрать. Он хоть и вожак, этот Порываев, а какие урожаи у самого? Двенадцать — четырнадцать центнеров с гектара!»
Думая так, Павел Матвеич начал приходить к выводу. Он был таков. «Прежде всего, — решил он, — надо поставить вопрос о колхозных вожаках. Кто они в большинстве случаев, эти вожаки? Вон в «Одинцове» вожак Сурмилин. Ведь он же недавний учитель ботаники из средней школы. Он и с колхозниками-то разговаривает, как с учениками. «Вы идете туда-то, вы делаете это». Кой черт ему агроминимум! Нет, надо поднимать вопрос о вожаках. Надо поставить таких, чтобы этот агроминимум выполняли. Надо поставить таких, чтобы умели и понимать, и применять волевые решения. А второе — нужно перешерстить и тех, что есть. Многие засиделись, уже и мышей не ловят».
И уже со злостью, как это всегда в минуты раздражения с ним бывало, Павел Матвеич решил: «Ну, а ты, товарищ Порываев, вспомнишь меня. Я докажу, что отстающие хозяйства надо укрепить такими, как ты, товарищ Порываев. Вот тогда посмотрим — нужны будут тебе Дубки или нет! Ты меня упрекнул «Большевиком?» Я за «Большевика» не в ответе. Но плевать на себя я тебе не позволю».
И так укрепившись, так подготовив себя к возможному бою, он принялся за дело. Ему казалось, что сейчас все дело в вожаках и в выдержке. То, что произошло в деревне после пятьдесят третьего года, что всколыхнуло ее, было Павлу Матвеичу и приятно и понятно. Но уже через три года оказалось, что сделано-то очень, очень мало. Павел Матвеич видел, что деревня оправилась от упадка, выправила многое, бреши залатала. «А дальше что? — спрашивал себя он. — Как дальше двигаться? С удобрениями везде по-прежнему плохо, а между тем выпаханные почвы требуют удобрений. Навоз уже не залеживается на скотных дворах, но его мало потому, что и скота мало на фермах. Скота же мало потому, что кормов мало. И если начали сеять кукурузу, то она удается покуда везде плохо. Исчисление поголовья идет уже с каждых ста гектаров угодий пахотных и непахотных — всяких. Но идет оно уже не с учетом только одних «хвостов», а толкуется в убойном весе. Да, — размышлял Павел Матвеич, — к селу предъявляются новые требования. А оплачивать оно их еще не умеет. Да, требования к нему повысили, а дали селу еще мало. Что удобрения — тех же машин, особенно тракторов, не хватает! К тому же еще многих и разных вожаков держит в лапах цепкая рутина. Вот, кажется, простое дело — опустить лемеха у плугов и вспахать поле на тридцать — тридцать пять сантиметров в глубину. За десятилетия от пахоты на указную глубину всюду образовалась подплужная корка, то есть тот «черепок» водонепроницаемости, который мешает глубоко смачивать дождям и половодью почву. А поди же вот — лишь встал вопрос о том, чтобы опустить у плугов лемеха на сколько-то сантиметров, чтобы разрушить этот «черепок», как отовсюду я услышал насмешки: «На полметра пахать велят!» Нашлись охочие, которые подсчитали, во сколько тут обойдется одно горючее. А выгоды своей подсчитать не могли. Да, — размышлял он, — какой-то меженный, без спада и подъема период наступил у нас в деревне. Но должно же за ним последовать новое что-то? Хотя бы те же удобрения, без которых двигаться нельзя? Хотя бы машины, особенно тракторы, должны же прийти на село в достаточном количестве?»