Под Красноярском вон есть чудесное место, гордость красноярцев — Каменные Столбы. Сколько бы ни рассказывал красноярец о своей области, как бы ни расписывал красоты своего края, он ничего путного о нем не расскажет, если не начнет с Каменных Столбов.
В той области, в которой жил и работал Павел Матвеич, есть место Двенадцать Дубов. И хоть их там не двенадцать, а все двадцать четыре, да не в счете дело. Дело в том, как говорит людская молва, — под этими дубами были написаны «Черкесы», милая юношеская поэма Михаила Лермонтова. И попробуй докажи, что «Черкесы» юным Мишей были написаны здесь, возможности никакой ни у кого для этого нет. Только и есть, что у автора в черновой тетради надписано над поэмой: «В Чембар за дубом». За дубом! Что же, в этих Чембарах только и дубов было тогда, что эти двадцать четыре? А вот поди сруби эти Двенадцать Дубов, как вся Белынь осиротеет, и никто уже туда не пойдет в весенний майский праздник чай пить или собирать ландыши. Душу этим действом вынешь у белынцев и навек оскорбишь.
Дубки за Ивантеевкой в Шуйском районе тоже были своего рода реликвией для шумцев. Ивантеевские Дубки — это степное, никогда не паханное пространство всего в тысячу сто гектаров, остров, остаток тех полуковыльных, полутравных степей, от которых теперь ничего не осталось. На этом пространстве, прочно сковывая задерненные овраги и отвертки, ютились и остатки некогда могучей дубовой, зеленой державы, сплошного дубового леса, от которого теперь только и оставались на всей этой земле расчлененные на острова одинокие дубравы. Их все же называют лесами, иначе и не назовешь. Как назовешь зеленый остров в поле из высокоствольных дубов, ясеней, лип, малинников, бересклета, одиноко вставший на многоверстном пространстве? Конечно же, лес!
В Дубках лес не главенствовал, главенствовала никогда не паханная степь.
Просыпалась эта степь рано. Едва снег сходил с полей, прыскала она сквозь порыжевшую свою траву первыми цветами сон-травы и розовыми цветами низкого, приземистого василька, называется в ботанической науке который васильком Маршала.
Едва апрель уходил и намечался, проклевывался май, прыскала степь золотыми цветами горицвета, кружила, вихрила белыми разливами степных анемон, чаровала фиолетовыми гребешками крупнолистых ирисов.
А едва май уходил и проклевывался июнь, белая таволга вперемешку с голубой незабудкой и нивяником охватывали ее со всех сторон белым пожаром, среди которого жаркими кострами пламенели куртины алых диких пионов.
Июль — на ее просторах бушует белый качим и разливает тончайший аромат белый, крупный, степной василек, вклиниваясь островками в разливы алого наголоватника. А коли август на дворе, то и тогда степь в цвету, — черная чемерица, врачевательница многих болезней, чарует зашедшего своим цветеньем, а возле дубрав дудники и анисы еще не переставали цвести.
Двенадцать стадий цветения, двенадцать их цветовых аспектов насчитывали местные ботаники на степи, двенадцать раз за весну и лето принималась степь цвести. На одном квадратном метре степной этой почвы до пятидесяти видов растений уживались сразу, и было все это похоже на гигантскую ботаническую копилку, сбереженную среди распаханных полей и дубрав.
А если кому приходилось брать заступ и копать в ней землю — лежал под заступом на полтора-два метра вниз такой чернозем, какого в свежести своей и силе мало где можно было сыскать. Чернозем этот за века сделали те растения, что испокон веков и поныне росли на ее просторах, и не нужно было много ученому гадать, как он сложился из белесых и плотных глин, — все могла сразу рассказать одна вырытая опытная траншейка.
В иных местах на степи валами скатывались разные горошки, в других местах бушевал желтый эспарцет и шалфей поникающий, а в дубравах сныть боролась с ландышем и терновник высылал свои авангарды в степь, готовя место и почву для дуба.
Водился в степи барсук, лиса жила, малый хомяк селился. В лесу Бабкина Дубрава стояла сторожка лесника Федулова да егеря-наблюдателя Фокина. Зорко берегли эти люди Дубки от потрав и порубок. Души в ней не чаял старый ботаник, профессор областного сельскохозяйственного института Аркадий Дмитрич Персиянинов. Его радением Дубки были сохранены и уцелели.
Персиянинов на ней не одно поколение ботаников и агрономов выучил. «Клад неоценимый», — говорил он о степи. Оно и так. Где найдешь еще такую нетронутую? Разве что под Курском? Там лежит заповедная Стрелецкая степь. Дубки не хуже были. Разница только в том, что под Курском — официальный, государственный большой заповедник. Дубки же местным иждивением как заповедник держались.