Уже не раз в течение многих лет поднимался в области вопрос: на что они, Дубки-то эти? Отдать бы их какому колхозу. Хоть вот «Заветному», под высокую руку хорошего хозяина Платона Кузьмича Порываева. Но Порываев не только не принимал этой чести, а как мог всеми силами громил тех, кто выдвигал такие прожекты.
Сам Порываев вырос возле этой степи. Он знал, что она значит для селян окружающих ее деревень. Дубки для них были тем вечным веселым местом, куда по весне и на праздники сходились люди на гулянья, куда старики, перед тем как слечь и не вставать больше, со всем, что есть на земле хорошего, прощаться приходили. Иной сколько лет уж в ней не был, а как зацветет она, погонит, покатит через поля волны отменного и вольного своего аромата, к ней лицом повернется и по запаху этому догадывается, что в ней цветет.
— Эй, Митрич! — кричит со своей завалинки на другую. — Таволга пошла, слышь, как веет?!
Так и про липу, так и про разные цветы, когда расцветут.
А покос? Степь косилась. Только отдельные участки ее, не косимые для опытов, веяли седым ковылем-сухотерпцем. Остальное все шло под косу. Сено — хозяйствам, что вокруг нее. А с покосом на деревню и радость шла. По ро́вну — косилки идут, по низам и оврагам — мужики — в косы траву. К полудню все пестрит от бабьих сарафанов. Грабли так и переворачивают ряды, трава так и сохнет на солнце. А стожение копен? А вывозка сена? Что там — праздник!
Вот эти-то Дубки, не считаясь с тем, что они для ивантеевцев, да не только для них, а и для других криница неиссякаемой радости и душевного здоровья, ничего не ценя этого, Павел Матвеич и решил оттягать в пользу «Большевика». О, Павел Матвеич бойко решил вопрос! О, теперь он не боялся, что его упрекнут в отставании «Большевика», потому что придумал он для него всеисцеляющее средство. О, это было совсем не то движение со стороны Павла Матвеича, чтобы только защититься от упрека, — по его искреннему убеждению, и здесь он видел только государственный смысл. Раз «Большевик» — животноводческое хозяйство, ему нужны луга. Степь для его рамбулье наилучшее пастбище. А к тому же пора порасширить и коровье стадо. К чему они, эти Дубки? Только перевод денег на неопределенную затею? Два раза уже вставал вопрос о сторожах, что Дубки охраняют и живут в них помещиками. Какую пользу приносят они и эти Дубки? Тысяча сто гектаров земли почти никому не служит! Вот если передать эту степь «Большевику», то сразу хозяйство на ноги встанет. На ней и под пашню выкроить будет можно гектаров пятьсот. Вот в чем видел государственный смысл своего предложения Павел Матвеич.
Правда, любуясь однажды ее цветением, Павел Матвеич и сам воскликнул:
— Красота-то какая!
Но тут же и подумал: «А что в ней, в красоте-то?»
Но сознавал ли Павел Матвеич, что столкнется он тут с сопротивлением? Сознавал. Боялся ли неудачи? Нет, не боялся. Он еще в прошлом году говорил об этом и предлагал эту идею. Не прошла потому, что просто про нее забыли. Теперь вспомнят!
За свой агроминимум Павел Матвеич не боялся. Мало, что им руководствоваться придется, — приучит он еще с самолетов массивы хлебные подкармливать. И ты, ты, товарищ Порываев, будешь все это делать. Со стороны «Большевика» Павел Матвеич себя уже застраховал. Ему — Дубки. А тебе, товарищ Порываев, как бы не пришлось принимать и хозяйство «Большевика»! Слишком ты засиделся в «Заветном». Слишком большой стал, слишком поучаешь многих.
И Павел Матвеич немедленно приступил к подготовке осуществления своего плана. Лучше помощника в этом деле и ожидать нельзя было, чем Килков. Павел Афанасьич с полуслова понял Павла Матвеича и насчет Дубков и «Большевика», и насчет перешерстить. Надо было людям дать такую встряску, по их мнению, чтобы они «заработали, бегая». Агроминимум должен выполняться, надо дать понять это всем. А с этой целью Килков и Павел Матвеич стали осаждать и Ивана Иваныча Глазырева, своего начальника, а он — преда Кутафьина, и дело пошло. Павел Матвеич заручился в этом вопросе и дружбой с Комуновым, работником обкома, спеца по животноводству, чье мнение было не последним даже у Анатолия Васильича Протасова.
И дело сразу все пошло как по маслу. Оно пошло не только потому, что этого хотел Павел Матвеич, — оно пошло больше всего потому, что сам Анатолий Васильич был того же мнения, что надо перешерстить ради пользы дела. Так ли, иначе ли, а мнение Павла Матвеича, что с Дубками надо кончать, нашло поддержку у Протасова; что Серебнова из «Большевика» надо снимать, нашло одобрение у него же. Да было уже ясно и то, что с десяток других председателей тоже должны поменяться местами или совсем уйти. И все это тоже было решено бесповоротно.