— Вот память-то, вот память-то у девочки! — вскричала она. — Павлик, Павлик, прочти! Это же очень интересно. Лет шестнадцати, что ли, я оставила эту девчонку, когда эвакуировалась. А она вспомнила, разыскала, пишет.
Письмо было из Хичславля. Писала какая-то Дуся Тыршонкова, напоминая Эльвире Прокофьевне, что она ее воспитанница и память о ней хранит до сих пор. Дуся Тыршонкова сообщала, что узнала о ней из газеты «Советская культура», в которой писали о ее успехах по созданию народной филармонии в области и о том, как она неутомимо выискивает и собирает народные таланты.
«Вот такой, еще маленькой девчонкой, нашли вы и меня, когда работали в райкоме комсомола, и с тех пор я о вас берегу память, — писала Дуся. — Мое увлечение — наш местный Хичславльский хор, в котором пою и даже руковожу. Работаю на той же самой фабрике, где работала ваша мама, с деревней своей связи уже не имею. Как бы я хотела встретиться с вами! Письмо я посылаю на вашу филармонию, не знаю, дойдет ли, а если дойдет, ответьте, пожалуйста».
На конверте рукою Сереброва был надписан точный адрес Эльвиры Прокофьевны, и она была очень благодарна старику за внимание и за то, что он переслал это письмо на дом.
Прочитав письмо, Павел Матвеич с веселостью в голосе сказал:
— Ну что же, и хорошо! Видишь, докуда о тебе слава дошла. Так держать! — сказал он с веселым смехом и заторопился на работу.
— Нет, ты подумай, Павлик, сколько лет прошло, а обо мне там помнят. И я ее хорошо помню. Маленькая такая, востроносенькая, черненькая. Голос звонкий, музыкальный, и драматические задатки есть. Я ее под Хичславлем в одной школе открыла, на самодеятельном вечере. А потом она в Хичславль учиться приехала, у тетки жила. Надо написать ей — пусть приезжает.
— Что же, давай, давай! — с еще большим весельем в голосе ответил Павел Матвеич и шмыгнул к вешалке одеваться.
Как раз в эти месяцы, в эти зимние дни Павла Матвеича посетил такой энергический подъем, такая у него была душевная и физическая слаженность во всем, что он от избытка сил и счастья не знал куда себя девать.
Осенью настроение его было плоховато. Осенью наметился по области существенный просчет в мясопоставках, увеличения которых требовали из Москвы. Год был урожайный, корма уродились, силосная кампания прошла хорошо, скот был на всю зиму обеспечен кормами. И Комунов, и сам Павел Матвеич всем были довольны, а особенно тем, что уродились корма, что коровы дают молоко и нет опасности остаться перед самой весною без кормов, как часто случалось в минувшие годы.
Но омрачало настроение и Комунова, и Павла Матвеича то, что целиком по области выявился тот самый просчет, когда область не могла справиться с мясопоставками, на этот раз, может быть, завышенными Комитетом заготовок.
Дело заключалось в том, что в этом году было решено резко повысить в хозяйствах поголовье дойных коров, для чего было покрыто большое количество «гулевых» телок, летом еще определявшихся на мясо. Виноват в этом никто не был. Идея принадлежала Комунову и Головачеву, ее одобрили и «затвердили».
В январе оказалось, что план мясопоставок выполнить область не сможет без урона в дойном поголовье коров.
Но даже тщательная отбраковка дойного стада, резкое сокращение поголовья молодняка, попытки закупить скот в единоличных хозяйствах и в других областях — все эти хозяйственные приемы не дали того количества скота, которое нужно было для выполнения плана мясопоставок, что пришлось тут очень затужить и забеспокоиться и Кутафьину Сергею Анастасьичу, и самому Анатолию Васильичу Протасову, и многим другим.
Выход оставался один: чтобы выполнить план мясопоставок, приходилось оставить самую область на минимальном количестве этого продукта. Так решено было и поступить.
Павел Матвеич запечалился. Ему неприятно было видеть, как заугрюмел и стал молчалив Кутафьин, его смущало сдержанное отношение к нему и к Комунову самого Анатолия Васильича Протасова, который в летние месяцы и сам был весел, и другим передавал это веселье.
Несколько волнуясь и вновь почему-то опасаясь за себя, Павел Матвеич часами выхаживал по диагонали своего довольно большого чистого кабинета с кремовыми высокими шторами на окнах, переносил из угла в угол на высоких своих ногах начавшее полнеть свое здоровое тело и никак ничего не мог придумать.
Вдруг однажды звонок председателя Охотничьего общества Варганова вывел его из такого оцепенения и подкинул его, как пружина, кверху.