Хорошо, ловко придумал Гаврил Гаврилыч. И что же? Все-таки однажды в облцентре кто-то разгадал, где он пропадает, когда его дома нет, а отвечает, как из дома. И получился «конфуз», как назвал свой провал с дошником сам Варганов. А вслед за этим скоро и помели товарища Варганова из председателей.
«Знать, навеки мне оставаться охотником», — решил тогда Гаврил Гаврилыч, да так и сделал, да так долго и охотничал, покуда его не выбрали председателем, стало быть, и руководителем местного Общества охотников, а потом он и до области дошел. Понаторел, поднабрался всего разного да и стал хозяином охотничьих областных угодий. Много лет с этой должности не слезал, в каковой и представился в знакомстве с Павлом Матвеичем.
Когда наутро следующего дня Варганов явился к Павлу Матвеичу, у него руки отвисли от папок, зажатых под мышками. В этих папках у него была документация: диаграммы, подсчеты, учеты и огромное количество фотографий. Взглянув на всю эту документацию, Павел Матвеич не без удивления подумал, что Варганов основательно и много лет работал над всеми этими данными.
— Верно ли, что у тебя такое поголовье? — спросил он Гаврил Гаврилыча.
— А как же, самое наиверное. Воздушным способом учет произведен, — не моргнув глазом, отвечал Варганов.
И тут он стал доставать листы фотографий и выкладывать на стол. И удивительно знакомая картина открылась перед Павлом Матвеичем. С каждой из них глядело на него такое лосиное стадо, встретить в природе какого было невозможно. Все было верно — и редколесье с болотниками, и мелколесье с открытыми полянами и кочкарниками, и точно так же, как видел это Головачев с самолета после охоты на волков, лоси брели хорошим шагом куда-то. Но что-то уж было на каждой фотографии много лосей.
И приглядевшись, Павел Матвеич догадался, отчего так. Глаз фотоаппарата с высоты брал огромную площадь под собою и сужал ее до размеров почтовой открытки. И тут стало совершенно очевидно, что мелкие стада лосей, которых подшумели самолеты при съемке на лежках, все стремились уходить в какую-то одну ими выбранную сторону и, встречаясь, грудились. На фотографиях были видны и пути их отхода со своих мест, и общая дорога, на которой они грудились, и уже одно это не внушало доверия к этим фотографиям.
Павла Матвеича взяло сомнение. Он спросил:
— Отвечаешь ли ты за свой подсчет? Ты же сам говорил, что всего года три назад лосей здесь насчитывалось не более полутора тысяч?
— Да то ж егеря считали. А можно верить егерю? — отвечал Варганов. — Любой егерь пару волков, как пару овец на своем дворе, в зиму близ себя оставит. Для чего? Да для заработка. У егеря и волк скотина. Он по весне у этих своих волков только выводок огребет, как ему государство уже премию платит за каждого щенка! Мол, вывел волчье племя. Егерю верить нельзя. Фотоглазу верить можно.
— Раз так, то пусть и будет так, — сказал Павел Матвеич, и через полчаса, созвонившись, они сидели уже в жарком кабинете Кутафьина.
— Елочки-палочки, — восторженно говорил, рассматривая фотографии, Сергей Анастасьич. — Варганыч, друг, так это же богатство!
— Богатство и есть, — отвечал польщенный Гаврил Гаврилыч.
— И сколько, говоришь, — три тысячи голов?
— Не мене, — отвечал Варганов.
— И каждая животинка не мене весит, чем корова?
— Отбросив молодняк, так сказать можно будет, — отвечал, рдея, Гаврил Гаврилыч.
— И ежели половина на половину взять, то сколько это мяса будет?
— Можно и подсчитать, Сергей Анастасьич, — еще более рдея, отвечал Гаврил Гаврилыч.
— Однако, — заключил, задумавшись, Кутафьин, — государственное — государству принадлежит.
И поднялся Павел Матвеич и сказал:
— У нас все государственное. Даже те коровы, что в стойлах стоят. Народное. По-государственному к этому и подходить надо. Нам нужно насытить мясом областной рынок. Ведь мы свое дело сделали. Мясопоставку выполнили. Вот мы и просим государство распорядиться еще одним нашим богатством — стадом не коров, а лосей. В виду еще и то надо иметь, что эти заготовки мы можем ввести в план, отчего выполнение его увеличится, точнее, мы его намного перевыполним.
На это место своего замечания он особо нажал, зная особенно болезненную страсть Кутафьина к различным перевыполнениям. Кутафьин всегда очень пугался, когда в чем-либо по заготовкам, севу ли, уборке ли получались только круглые все сто процентов. Тогда он с тревогой спрашивал: