Теперь, в дороге, вспомнив обо всем этом, он решительно отмахнулся от мрачных мыслей, настроил себя на мажорный лад, радовался, что едет домой, и даже не только не подозревал, а и подозревать не мог, что над ним собирается гроза. Даже чего-либо похожего на предчувствие не было у него на сердце — он просто был весел и даже смеялся от избытка чувств.
Варганов подкатил его к дому вторым — первым доставлен на дом был Кутафьин. Павел Матвеич забрал из машины свой костяной трофей — голову Слепыша Варганов обещал ему обработать у какого-то чучельника-препаратора, — и, достав из часового карманчика брюк маленький ключик, легко и бесшумно открыл дверь в просторные и светлые сени.
Павел Матвеич тихо вошел в переднюю, думая, что делает сейчас Эльвира, стал раздеваться и понял — у нее кто-то есть. Из комнаты, служившей столовой, раздавался здоровый и чистый ее голос и другой женский, поразивший Павла Матвеича какой-то своей знакомостью.
— Как, как, говоришь, называются эти самые зазнобы в разных местах? На Смоленщине у нас дро́лечка, а в Саратове, в Саратове как? — спрашивала кого-то Эльвира.
— На Смоленщине — дролечка, в Саратове — мата́нья, под Москвою — залётка, в Сибири — ватали́ночка, — отвечал другой женский голос.
И говорившая это громким, частушечным голосом вдруг спела:
Эльвира хохотала, хохотала гостья, у них было весело.
Вдруг Эльвира выглянула в переднюю, сдержанно, но радостно вскрикнула:
— А, Павлик! Ну мой руки, мой руки и входи. У нас гостья. Дуся Тыршонкова приехала. Землячка.
И, возвратившись в столовую, от порога сказала:
— Муж!
Павел Матвеич вымыл руки, насухо вытер их махровым полотенчиком в цветочках — с этими полотенчиками он любил бриться, — шагнул по коридорчику к столовой и цепким своим взглядом успел разглядеть за столом в комнате белокурую, довольно миловидную молодую женщину в зеленоватом шерстяном платье, с волосами, уложенными по-модному — и с затылка и ото лба гладко вверх и без пучка.
Павел Матвеич вошел в столовую бодрым шагом, взглянул на Эльвиру, взглянул на вставшую с места женщину, и Эльвира сказала ему весело:
— Знакомьтесь.
Но в тот момент, когда Павел Матвеич сделал всего один шаг по направлению к женщине и протянул ей руку, та вздрогнула, глаза у нее как-то испуганно и неестественно расширились, округлились, губы дрогнули и, даже под краской, побелели, и она чуть не грохнулась на пол. Удивленная Эльвира — не испуганная, а удивленная — пристально вгляделась в Павла Матвеича, потом в женщину и, как бы очнувшись, заторопила его:
— Налей воды! Дай сюда! Выйди из комнаты! — командовала она.
Павел Матвеич шагнул в коридор и зашагал по нему от передней до столовой и обратно. Тяжкое предчувствие нехорошего охватило его. Нервничать и шагать вот так, как шагал он, было неприлично, глупо, даже совсем глупо. Но Павел Матвеич как шагнул в коридор и зашагал, так и продолжал шагать от передней до столовой, дверь в которую за ним закрыла Эльвира. За дверью он слышал шум, но не вслушивался в него, не интересовался, что там делается. Он шагал и решал один вопрос для себя: «Она или не она?»
Минут через пять из столовой вышла Эльвира. Она остановилась против Павла Матвеича и сказала:
— Ну смотри, Павлик, ежели что, я не остановлюсь ни перед чем.
Полные, выпуклые губы ее подрагивали. Большие, чуть навыкате глаза ее метались из стороны в сторону, не глядя на Павла Матвеича, и готовы были заплакать. Эльвира была полна ужасного предчувствия и вся дергалась.
— Смотри, — повторила она, — я сказала, я сделаю. Ночуешь у себя.
Павел Матвеич ушел в свой кабинет, взял со стола подаренье Боневоленского. Но не читалось. Книга вывалилась у него из рук, и, не раздеваясь, как когда-то и на фронте и холостяком, он повалился на диван. А из головы не выходил все тот же один проклятый вопрос: «Она или не она?» О, как бы хотел теперь Павел Матвеич, чтобы это была не она! Но он был уверен, что это — она, и лежал, и думал.
Сквозь свою открытую и дверь, полуоткрытую в столовую, он слышал, как женщины спорили. Гостья собиралась уходить, а Эльвира уговаривала ее, что в гостиницу поздно уже идти да и мест свободных там никогда нет, и наконец она властно сказала: