«Но почему она, Эльвира, обозлилась на меня, на нее не обозлилась? Должна же была сказать эта Дуся-Муся, что было все с ее согласия. Конечно, скверно, что все так получилось. Конечно, Эльвире обидно. Но что там на меня еще могла наговорить эта Дуся? Ну посидела бы да и смоталась поскорее. А эта чуть в обморок не упала. Что она там про меня Эльвире напорола, что та зверем на меня набросилась? Какое я преступление совершил?»
Так до первого света продумал Павел Матвеич, сидя за столом, опершись на ладони согнутых в локтях рук, не раскрывая глаз, в состоянии полной растерянности, не слыша, как ушли из дома женщины. Он все сидел и думал об Эльвире. А когда догадался, что Эльвира и Тыршонкова ушли, пошел умываться, пошатнулся и чуть не упал — сердце впервые в жизни так дернулось, что чуть не свалился.
После работы, окончив ее как можно раньше, он попытался было зайти на службу к жене, чего прежде никогда не делал. Но еще по дороге к ней он встретил ее сослуживцев, которые сообщили, что Эльвира Прокофьевна на работе не была. Так прошел день, другой, третий — Эльвира дома не появлялась. На звонки Павла Матвеича по месту работы ее ему вежливо, но неуклонно отвечали: «Сейчас ее нет». А скоро вслед за этим, эдак дней через десять после случившегося, все ходуном заходило вокруг Павла Матвеича.
Первый удар Павел Матвеич получил от ортодоксального Зуева. До этого приветливый и ортодоксально вежливый, даже как-то влюбленный в Павла Матвеича, встретившись в широком и светлом общем коридоре обкома, он ортодоксально взглянул на Павла Матвеича, на секунду задержал свой ортодоксальный взгляд на нем и прошел, не сказав слова и не кивнув головой.
Павел Матвеич был крайне удивлен этим поведением Зуева. Он хотел его остановить, спросить о причине такой переменчивости, как вдруг обозлился и махнул на это рукой.
Что он потеряет Эльвиру, Павел Матвеич уже знал теперь определенно. Что она не только ревнива, не только в своей ревности взбалмошна и упряма и до предела на него озлоблена, — он теперь это понимал хорошо. Не показываться в дом больше недели — это уже не только озлобленность, это что-то больше озлобленности. Прятаться от него, не подавать о себе голоса — это что-то большее, чем обида. «Что там наговорила эта Тыршонкова на меня? — думал он. — Неужели Эльвира в ревности своей как-то будет мне мстить? Но каким путем?» Вот это, каким путем она ему будет мстить, Павлу Матвеичу не было ясно. Но когда Павла Матвеича вызвали на бюро и порасспросили его о том, было ли с ним когда-либо такое, то есть встреча с Тыршонковой и сожительство с ней, он понял, какой дорогой поведет Эльвира дело. А в бюро парторганизации лежало уже на него заявление Эльвиры Прокофьевны Денисёнковой с собственноручным письмом Авдотьи Тыршонковой. Это письмо, которое Тыршонкову заставила написать Эльвира и подписать как можно четче, Павлу Матвеичу показали.
Тыршонкова в своем письме, написанном почерком человека мало пишущего, не совсем твердым почерком, сообщала о своей связи с Головачевым как раз только так, как и сам Павел Матвеич вспоминал в ночь, когда Дуся ночевала у Эльвиры в ее комнате, не больше. А в заявлении Денисёнковой Эльвиры были такие подробности его, Головачева, «морального разложения», что он в тупик встал, когда прочитал заявление ее, ознакомиться с которым ему тоже дали. В нем рассказывалось, что Тыршонковой восемнадцати полных не было, когда он ее «обманул», сообщалось о причинах развала его первой семьи, о связи с Сорвиловой, говорилось также и о том, что о фронтовых «случаях» своих Павел Матвеич рассказывал первой своей жене, Клавочке. «Змея! — подумал Павел Матвеич, читая заявление Эльвиры. — Значит, она и на работе не была, а сумела побывать в Житухине и там эту всю дрянь откопать?» В довершение всего он был изумлен еще и тем, что Эльвира называла его в заявлении карьеристом, который построил однажды свое благополучие на том, что «чуть ли не упек под суд» свояка своего, директора совхоза «Подлучье» Звонцова, хозяйство развалил, а сам от этого «укрылся» на работе в другом учреждении. «Ну и змея! — думал Павел Матвеич, читая заявление супруги. — Пошла ва-банк! Злобы ее конца не будет. — И подумал: — Да как же я не подозревал в ней таких качеств?» И злоба неукротимая закипела в нем против Эльвиры. «Злобствующая баба!» — отрубил он.
Было вынесено решение проверить эти заявления и, если придется, обсудить дело о Головачеве на закрытом собрании парторганизации. Доложили обо всем Протасову. Он, занятый какими-то делами, связанными с пуском нового, вступавшего в строй завода химической аппаратуры, заявления и письма читать не стал, а, черкнув что-то в своем настольном календаре, сказал: «Разберитесь!»