И когда начался «день чистки», как Павел Матвеич назвал сам этот день, он озлобленно и решительно поставил по-бычьи свою голову под удары. Когда его «чистили», он не думал ни на кого обижаться, а только лоб подставил, говоря: «Давай! Давай!» Его интересовало не то, что о нем говорили, его интересовал конец «говорения», результаты его. Он терпеливо ждал, какое решение о нем вынесет партийное собрание, — больше его ничто не интересовало. «Поговорят, пообсудят, тем дело и кончится», — решил он.
Но когда разгорелось собрание, когда начались выступления, Павел Матвеич понял, что «бить» его будут не только «по главному вопросу», а и за кой-что еще другое. Тон этому, как ему казалось, задал Зуев. На собрании впервые Павел Матвеич искренне потужил о том, что некогда пооткровенничал с ним. Докладывая дело, Зуев не только вылил на него помои, собранные в Житухине и в «Подлучье», не только обвинил его в карьеризме и развале подлучьинского хозяйства, но заявил, что Павел Матвеич это еще «тот человек», человек «себе на уме», «культовый». Удивило, очень удивило это Павла Матвеича, и он сразу потерял к Зуеву всякий интерес, старался не думать о нем.
Но, слушая выступающих, он каким-то особым чутьем уловил, что не все тут от тона, который задал Зуев, идет. Уловил Павел Матвеич — и с горечью для себя, — что есть у него тут и противники такого порядка, которые его недолюбливают. Какой-то Парашутин, который тихомолком много лет «ходил в инструкторах», выступил с заявлением, что Павел Матвеич «подсидел» лучшего колхозного вожака области, Платона Кузьмича Порываева, ради того, чтобы найти «теплое место своему дружку». Дружком этим был, конечно, Килков, и Парашутин заклеймил гневно этот «проступок» Головачева. Парашутина поддержали, раздались голоса, что действительно ради карьеры своей Головачев не только из «Заветного» Порываева сжил, а и загубил Дубки. И Зуев, сидевший штыком за столом в президиуме, одобрительно кивнул на эти выкрики.
Тут поднялся Ушицын, тоже, как и Парашутин, из инструкторов, и гневно бросил в лицо Павлу Матвеичу слова, что Головачев развалил образцовое хозяйство «Подлучье», пустил там все на указный порядок, между тем всего этого в хозяйстве могло бы и не быть, если бы Головачев умел и хотел как следует работать.
— Мне думается, есть основания полагать, что не без стремления делать карьеру так работал в «Подлучье» Головачев, — сказал он.
Словом, на собрании Павел Матвеич услышал так много из того, о чем никогда не думал, что это ему вменят как проступок, так много всего обрушилось на голову Павла Матвеича, что он сидел, подставив свою лобастую голову под удары, и не знал, никак не знал, с какой стороны и какого нового удара ждать ему.
Собрание длилось долго. Утомленные люди слушали уже плохо, перешептывались, переговаривались, и председательствующему нужно было много усилий, чтобы водворить порядок в зале.
Несколько раз заходил, подсаживался к столу и слушал выступления и сам Анатолий Васильич Протасов. Послушав, тихо выходил из зала, удалялся в свой кабинет.
На часах было много времени, когда собрание приняло решение. Предложений было два. Первые говорили — дать Головачеву строгий выговор за все его аморальные поступки, в которых история с Тыршонковой особенно обратила на себя внимание. «Прошлое-то — прошлое, да ведь и оно говорит о его аморальных качествах». Вторые предлагали — дать выговор. «Строгача дать много будет, — говорили вторые, — строгача здесь не за что дать». Зуев, услыша эти предложения, готовившийся было уже вынести свое об исключении Головачева из партии, поверив по ходу собрания, что со своим предложением ему «не прорваться», смолк, затих совсем, радуясь, что если дадут «строгача», то и это будет не слишком мало. Открытым голосованием было принято второе предложение. Головачев получил выговор. Все остальные вопросы отпали потому, что собрание нашло — они вне компетенции собрания. Только Зуев настаивал на своем и просил занести в протокол особое его мнение. Оно заключалось в том, что он, Зуев, берет под сомнение деловые качества Головачева как работника. «Пример? — сказал он. — Пример — «Подлучье». Его это особое мнение в протокол было занесено.