Дальше фамилии прочитать было невозможно — стерлось. И был еще под письмом год: 1942. Подписи с письма глядели четко, более четко, чем буквы самого письма. Более четко и отчетливо, чем когда пишут с боязнью смело расписаться. Одно это уже убедило отца в правде солдатских строк. Отец поцеловал солдатские эти подписи. Отец поцеловал и портрет, и письмо сына, которое было всего вторым его письмом с фронта. Сделала это и Ленка. И больше ждать им было нечего. И старик заскучал. Не раз уходил он вместо того, чтобы идти на работу в свой ботанический сад, искать по городу того солдата, который вручил ему страшную весть о гибели сына, который мог быть по фамилии и Дьячков, и Взрослов, и, вероятно, Седёлкин, но так и не сыскал его.
Елена Сергеевна кончала уже четвертый курс Иркутского медицинского института, когда умер отец. Однажды вечером, очень поздно, задержавшись в лектории, где читалась известным иркутским геологом Одинцовым лекция о природных богатствах Сибири, она вошла в этот маленький свой домишко на улице Луговой и застала отца как-то странно сникшим в старом теплом кресле, которое так недавно еще подарил ему, уезжая к себе домой, один из ленинградских старых ботаников, Семен Евграфыч Родин. Отец сидел, уронив мертво руки вдоль боковин кресла и упершись в грудь седым, не бритым давно подбородком. Глаза его были закрыты. Перед ним на столе стоял едва начатый стакан с еще теплым малиновым чаем. Так и сдало неожиданно сердце старика, так и не стало никого у Елены.
А потом у Елены Сергеевны пошла своя жизнь. Замужество. Замуж вышла, когда была уже на пятом курсе, за Виталика. Особо хорошей души в Виталике не было, о плохой Елена не догадалась. К жизни пристраиваться тоже нужно было. Как-никак, а ведь одна. И увез ее стоматолог и техник Булыгин, родом из Минусинска, на прииск за Бодайбо, куда ему выпала доля ехать и куда он сам мечтал попасть.
Молодого стоматолога приняли на прииске с распростертыми руками. Зубного врача здесь ждали не один год. Людям с плохими зубами на этой земле, где цинга портит часто здоровье многих, стоматолог ой как был нужен! С первого года Булыгин так дело повел на прииске, что у себя в амбулатории только кое-как делал челюсти и коронки. Зато дома — развернулся. В амбулатории — на всех времени нет. На дому — пожалуйста! Старую бормашину, что на чердаке в больнице валялась, починил и перенес к себе. И пошел работать за золотой песок! Уж откуда его брали больные неизвестно, только где-то брали.
В полгода Виталик Булыгин набил себе холщовый мешок весом килограмма в полтора. На второй год, когда разразился первый скандал, он имел песочку золотого уже побольше. Скандал разразился однажды потому, что как-то ночью ввалилась к нему в какой-то малиновой одёже, с малиновым лицом и прямо из тайги — на каком-то тракторе прибыла — толстая баба и завопила, что он ей медью зубы стравил. Скандал из дома перекинулся в управление рудника, к местным властям. Баба кричала:
— Я ему пригоршню песку отмерила за настоящие зубы, а он мне медь поставил. Я зарежу его.
У бабы зубы были сплошь кариозные, тронутые застаревшей цингой. По делу, зубы ее и спасти было трудно. Неделю лечил зубы этой бабе Булыгин, и мост и коронки по чести поставил, золотые. А зубы у нее через год — ломаться. Как ни доказывал стоматолог, что у нее еще и пиорея, болезнь десен, при которой обнажаются шейки зубов чуть ли не до корешков, и что медь здесь ни при чем, на зубах у нее золото, — все равно свели все к тому: зачем песком взял? Горсть золотого песку он сдал через власти в приемную, дело замяли.
А скоро вслед за этим какой-то беззубый Забий-баба, тракторист с дальнего прииска из «отбывших», ввалился к Булыгину в амбулаторный кабинет и дал ему «раза». За что? Не за зубы! Булыгин добросовестнейшим образом сделал ему обе челюсти — и нижнюю и верхнюю, все полностью из золота, кроме «присосок». Когда этот, Забий-баба явился к нему получать свои челюсти, «заправил» их, он остался очень доволен работой стоматолога. Отсыпав ему из мешочка песку прямо в пригоршню («А ну, подставляйте жменю та дивитесь, не бильше ли треба?»), пациент этот ударился гулять и дня два гулял где-то без просыпу.
А когда проспался, песочку у него в кармане меховых штанов не было и оба протеза исчезли. Вот тогда он и ринулся искать свою пропажу прямо в амбулаторию. Булыгина побил он крепко, за грудки взял, в кресло кинул. В милиции, куда звонили сотрудники амбулатории, а не сам Булыгин, Забий-баба заявил, что у него «зубной схопив пятьсот граммов того песку, з якого ему сам дви жмени дав». Разумеется, грабежом Виталик Булыгин не занимался, ограбить Забий-бабу он не мог. Пропойца просто напутал, промотав какими-то путями добытый золотой песок по «увеселениям» в поселке. В милиции Забий-бабе не поверили, что его ограбил Булыгин. Но спросили: «А где ты песок брал?» Забий-баба только тогда и опомнился и понял, что в беду попал, когда его об этом спросили. Он стал на охотников эвенков ссылаться, у которых, мол, на порох, на спирт, на консервы менял, стал валить на людей, которых уже нет, что они вместо «грошей» долги песочком отдавали, — милиция не поверила. Милиция узнала, где гулял Забий-баба, приволокла к допросу тех, у кого он гулял и картежничал, а тем временем и выясняла, как поступить со стоматологом.