Смерч, пересекший Ворону чуть выше Каменной сторожки, напортил в Завьяловском лесу столько доброго старого соснового леса, что потом многим казалось — был здесь орудийный губительный бой не одну неделю. Фронтовики так и говорили, что будто дальнобойная из резерва Главного командования здесь неделю молотила. Столетние сосны, словно на вертолете, смерч поднимал с корнем и перебрасывал за десятки метров на другие деревья. А нащепал, накрутил, наломал — нет числа дереву.
Вот здесь он, наверно, и ослаб, потому что отсюда тихим ходом обошел он Порим и поля совхоза и вышел к ним только у Топорихи, где Дарья Тягущёва на поле телят пасла. Перед этим в стаде у нее пал теленок. Дарья разносный нагоняй получила от своего начальства такой, что теперь следила за телятами так, словно ожидала, что у нее вот-вот и еще беда случится.
Она ходила с потдоржко́м за телятами, то ласково разговаривала с ними, то подгоняла, то заворачивала их, как почувствовала, что кто-то опускается на нее, посвистывает, поши́пывает. Не успела Дарья ничего сообразить, как увидела, что один из пегих ее телят стал отделяться от земли, словно зы́кнул, играя. А затем в воздух рядом с нею пошел таким же манером и другой теленок. Тут уж долго Дарья не могла раздумывать, что творится с ее телятами. С быстротою удивительной доскочила она до второго теленка, поднимавшегося в воздух, успела ухватить его за задние ноги, как почувствовала, что и сама поднимается. Вот тут Дарья больше уже ничего не помнила. Она только помнила, что «высоконько» ее подняло, а потом понесло куда-то в сторону и опустило прямо на спину на какое-то болото. И так опустило, что поняла Дарья — жива. И ручки, ножки, головушка — целы! Но встать Дарья со своего «смертного ложа» не могла. «Не шевелятся ручки, ножки — и только». Нашли ее совхозские трактористы, которые видели, как понесло ее воздухом в болото за Топориху и там опустило. Когда они к ней подскочили, Дарья лежала, как на смертном одре, не шевелясь, только глазами дико ворочала по сторонам да силилась поднять руку, чтобы положить на себя крестное знамение. На тракторе Дарью трактористы и доставили в больницу, к Елене Сергеевне.
Раздев долгую и сухую, как жердь, Дарью, Елена Сергеевна не нашла у нее ни переломов, ни ушибов. Узнав о подробностях происшествия, она нашла, что у Дарьи нервный шок, отогрела, отпоила ее, и на третий день она уже задвигалась и заговорила. Первым вопросом ее было:
— А как мои телятки?
Ей сообщили, что все телятки ее живы и здоровы, хотя было это и не точно. Те два, которых смерч поднял в воздух, упали на выпасе с переломанными ногами и ребрами. Их прирезали. Но Дарья-то была уже спокойна — за «этако-то дело» ей ничего от начальства не будет. Тут только она о себе начала заботиться. Она расспросила Настасью Иванну, не означает ли все это конец ее жизни.
— Не знаменье ли это уж было перед концом жизни моей? — спросила она.
Ученая сестра как могла объяснила, что она и еще сто лет прожить может, потому что здоровье у нее отличное. Но Дарья ответила ей:
— Нужно знатьё. У тебя знатья́ нету, — и попросила прийти к ней Елену Сергеевну.
Теперь — а уже вторая неделя шла — ходила Елена Сергеевна к Дарье каждый вечер беседовать с ней «на душевные темы».
— Ты мне скажи, Алена Сергеевна, — спрашивала она, — мир-то, мир-то есть?
— Как же нет-то? — отвечала ей с улыбкой в душе Елена Сергеевна. — Есть, конечно. Но там наверху дышать, Дарьюшка, нечем, воздуха нет.
— Это не важно, — отвечала Дарья. — Нет, так будет. Какой душе воздух нужен? А мир-то, значит, есть?
— А как же, есть, есть, Дарьюшка.
— Космонавт, значит, наш его видел?
— Видел, видел, Дарьюшка, но темно там очень.
— Это не важно, что темно, когда надо — свет будет. А лететь-то, значит, там есть куда?
— Есть, есть, Дарьюшка, только без корабля нельзя.
— Корабль будет, это не важно. Важно было бы, куда лететь. А то, может, как на нашей земле, и идти-то некуда. Может, уже все занято?
— Нет, Дарьюшка, там места достаточно.
— То-то, это и хорошо, когда есть там, куда лететь. Я как опустилась, так мне сразу анделочки разные стали казаться. И все летят высоко, далеко. Так бы и сама за ними полетела.
— Ну, вот насчет анделочков-то я и не знаю, — отвечала Елена Сергеевна. — На это у меня и знатья́ нет.
— А туто знатья́ не надо, все ясно. Я летала, а ты нет. Ты и не знаешь потому. Ну иди, голуба, я спать буду. Раз космонавт-то наш говорит — как его, Юрий или как? — что есть, куда лететь, значит, есть, куда душам-то нашим убираться. Я летала, а ты нет, ты и не знаешь, голуба. Только бы вот сподобил бог пожить еще. А там уж ясно, дорога какая и куды. Космонавты были там, они знают. Ты мне не перечь ту-точка, я не дурная какая. Я, может быть, тайком об этом всю жизнь думала. Ну иди, иди, голуба, поспи и сама. А то с нами, с дурами, и ты летать начнешь. Ништо́, голуба, это у меня свои, медвешкинские бабьи думки. У нас и мужики во сне анделочков видят. Пра! Это по-старинному у нас всегда, как кому предстоит скоро преставиться. Ну иди, я додумывать буду.