Ане шел сейчас двадцать первый год. Жила она по летам у своего дяди по матери Василия Васильича Тенина, в большом доме угрюмого старинного склада в Завьяловском лесничестве. Окна этого дома были огромны и высоки, потолки низки, а сам дом, все же очень удобно построенный, стоял прямо на земле, без всякого фундамента. Когда Аня играла по вечерам в старом зале, увешанном ружьями и лосиными рогами, в окна залетали на свечи, горевшие и отражавшиеся в черном лаке старинного, еще маменькиного инструмента, розовые и белые бражники.
Они гасили свечи, Аня зажигала их вновь, тетка Варвара Самсоновна бранила Аню за «эдаку моду», боясь пожара.
— Тогда нам каюк. И где тогда места старик найдет? Да и не расплатишься за дом-то, — внушала ей тетка.
Тетка включала электрический свет, подававшийся в лесничество из Порима, но, как только она уходила, Аня выключала свет, садилась к роялю, зажигала свечи в поворачивающихся вправо и влево подсвечниках-кронштейнах и принималась играть. Дядя одобрял свечи.
— Брамс, Шопен, Аренский, даже Чайковский по-настоящему не мыслимы без свечей, — говорил он Ане. — Одно дело — концертный зал. При Людовиках всяких и концерты-то давались в полный свет. Там роскошный зал был, наряды. Там свет был нужен. А когда ты одна или возле тебя я да двое-трое еще своих, тогда свечи нужны. Как ты алябьевского «Соловья» исполнишь здесь при люстре? Или «Тройку» Чайковского, когда она, может быть, при свечах и была написана? Есть такие вещи, которые свечей требуют, уюта, может быть, лунного света и теплой кафельной печки позади тебя. Все эти вещи помогали создавать «Соловья» и «Тройку». Может быть, тут особенно нужны свечи, чтобы как следует понять и Брамса и Шопена.
Старик Василий Васильич Тенин был лесничий старой школы, хорошо помнивший и знавший старого ученого академика Лукачева, воспитавшего не одну плеяду отличных лесничих. «Лесничий — это инженер леса» — всегда помнил он наставление своего учителя. Тенин также был личным врагом и недоброжелателем одного ученого новой школы, полагавшего, что лес можно вырастить где угодно и какой угодно, лишь только бы желание было на это. Фамилия его была Теребещенко, и он не любил этой фамилии. Этот Теребещенко был нов взглядами на природу леса и его назначение. По его учению, выходило, что для возобновления леса или его посадки важен больше всего фактор подбора пород для определенных местностей и определенных рельефов, гидрологический режим и больше ничего. Его учение почти никогда не подтверждалось успешно практикой, однако усиленно в определенных кругах лесоводов проталкивалось в жизнь. Так получилось, когда возник вопрос о посадке гигантских лесных полос на востоке страны, между тем успех этой работы оказался сомнительным.
Учитель Тенина требовал для возобновления леса сохранения всей той среды, где произрастает тот или иной древесный вид, знания и учета экологии леса и еще множества факторов, при сохранении которых лес и сохраняется и возобновляется лучше всего. Тенин был на стороне своего учителя и в своем лесничестве вел дело так, чтобы можно было оправдать глубокую и умную науку Лукачева и работать в большом этом хозяйстве с наименьшей затратой средств.
Он не позволял вырубать лес целыми массивами, как это делалось во многих лесничествах области, не разрешал в лесах и на вырубках пастьбу скота. Он всегда говорил, что «клешнятое племя», как он называл всегда коров, способно за короткое время так уплотнить лесную почву и почву вырубок, что вырубки перейдут скоро в стадию редин и превратятся в полупустыри, а лес без подседа перейдет в оголенную «борови́ну», годную только на свод. Потом на таких пустошах лес бывает возобновить естественным путем трудно, а зачастую и невозможно, а саженого леса, всегда менее продуктивного, он не любил.
Из-за того, что запрещал он пастьбу скота в лесах Завьяловского лесничества, у него были постоянные сшибки с районными и сельскими различными организациями и колхозами, приводившие его в злое уныние. Но почти всегда из этих сшибок он выходил победителем. Дед Козухин говорил про Тенина:
— Если бы не он, то один наш колхоз вытоптал бы за два года все леса вкруг. А Тенин воздух нам бережет, корма на поле искать учит. Для него лес — не бес, для него он — наше ды́хало.
Раз Тенин спросил Романова: