— Ты председатель колхоза. Если бы тебе весь этот лес отдали, что бы ты с ним делать стал?
— Я бы из него заново весь колхоз построил, — отвечал с хитрецой Маркел Дормидонтыч.
— А если бы ты был лесничим в этих лесах, как тогда поступил бы?
— Я не дал бы рубить леса, — вновь с хитрецой отвечал Романов и добавил: — Лес и поле всегда рядом жили. Поле слушает, лес видит. Ты видишь, конечно, что я к тебе всегда забраться хочу, Я полевик, мужичок-полевичок. А ты леший самый настоящий, лесу хозяин. А ведь никогда у полевика с лешим дружбы не было. Вот ведь оно еще откуда все это идет! Полевика с лешим подружить позабыли.
Тенин посмеялся речи Романова, но то, что он сказал, он всегда знал, что это так и было. Было! А должно ли быть? Он не понимал этой искусственной разобщенности сил природы и всегда хотел разумного единства ее.
В остальном же Тенин был типичным интеллигентом. Носил он всегда шляпу, густые, табачного цвета усы, ездил на объезды и по лесникам или верхом, или в высокой тележке. Больше всего он любил весну и осень в своем лесу, лето же его утомляло. В комариную пору любил он сидеть на крылечке старого большого дома своего, слушать соловьев и вдыхать ароматный запах жаровни, в которую подкладывал лосиные катышки, собранные по весне на зимних тырлах лосей. Эти сгоравшие в жаровне шарики зимнего лосиного навоза пахли амброй, какими-то давно забытыми старинными духами и молодостью, проведенной под Воронежем и в самом Воронеже, где учился он в прославленном лесном институте.
Аню он любил как дочь. Сам он был бездетен, знал, что ее недолюбливает жена, и поэтому, а особенно, как утонул брат ее Петро Гайворонский, взял все заботы о ее будущем на себя. Лет пять назад, когда у Ани умерла мать и она осталась с престарелым отцом, Остапом Тарасычем Гайворонским, преподавателем физики и математики в одной из городских школ облцентра, он перевез в лесничество инструмент Ани и всегда требовал, чтобы на лето она приезжала к нему «отшлифовываться».
Эльвиру Головачеву Аня знала как одну из работниц культурного отдела обкома профсоюза металлистов, не раз посещавшую музыкальную областную школу. К тому же отличный Дворец культуры металлистов города посещала Аня, участвуя в концертах, а раза два была в его огромном зале как гостья. Как ни велик их областной город, все же Аня скоро узнала, что у Эльвиры есть муж, работник обкома, которого вместе с Эльвирой встретила раз на концерте во Дворце, а еще несколько раз просто на главной улице города, на вечерней прогулке, когда они сошлись у киоска, пили газированную воду и Эльвира угостила ее мороженым, сказав Головачеву:
— Знакомься. Аня Гайворонская. Молодая пианистка, студентка нашей музыкальной школы.
Головачев тогда поклонился молча, стал есть мороженое, а Эльвира спросила:
— Новенькие есть в этом году? Есть. Ах, много, как много у нас всюду талантов!
Особенно Ане запомнились две встречи с ней в стенах училища, когда она пришла хлопотать и устраивать двух девушек из какого-то коллектива самодеятельности, имевших, по ее словам, «талантливые голоса». В тот раз она уронила сумку, а Аня подбежала, подняла и подала сумку Эльвире. Та удивилась проворности девушки, спросила:
— Вы здешняя, учитесь?
— Да, — отвечала Аня.
— У кого?
— У Бориса Астафьича Сереброва.
— Ах, вот что! — произнесла Эльвира. — Значит, бы пианисткой будете? А как фамилия?
— Гайворонская.
— Гайворонская? — сделав значительный жест рукою, произнесла Эльвира. — Не Остапа ли Тарасыча дочь? — И не выслушав ответа, сказала: — Как же, как же, знаю его. Будучи работником облоно, бывала в тридцать четвертой, где он преподает. Активист и отличный преподаватель.
Она ушла со своими девушками в комнату прослушивания, а кто-то из старших сказал:
— Наша собирательница талантов, ищет их всюду и к нам ведет.
Помнила Аня, что это замечание кого-то из старшеклассников вызвало в ней большой интерес к этой миловидной, со свободными манерами женщине, — она ее запомнила.
Надо отдать справедливость, что Эльвира в этом заслуживает всяческого уважения, потому что не мало, очень не мало и в силу своей работы, и в силу, видимо, природных склонностей вытащила она способных, а были просто таланты, — вытащила она много хороших ребят и девушек из коллективов клубной самодеятельности, а то и из средних школ, и пустила их со своей легкой руки в ученье искусству. Среди ее «выдвиженцев», как она сама называла таких, были уже и певцы, и актеры, и скрипачи, и живописцы, а в местных эстрадных коллективах работали уже и дирижеры, и клоуны, и молодые сатирики. В этом авторитет у Эльвиры был. Этим авторитетом дорожил и гордился и Головачев. Но вот и все, что знала Аня об Эльвире.