В управлении прииском струхнули. И хоть знали всюду, что практика намывать песочек где-то впотаёнку и на стороне существует в районе приисков, что и всякие расчеты песочком дело не новое, решили за Булыгина не заступаться. «А ну его к черту, беды наживешь!» И хоть было у Булыгина время метнуться из амбулатории домой и кинуть свой мешочек с золотишком ну хоть в очко нужника или в колодец во дворе, да опешил побитый Булыгин. Он сидел у себя в амбулатории, тер побитые места, а тем временем бабка Анисья, женщина из одиноких, помогавшая по хозяйству Булыгиным в доме, двери милиции открыла.
И, как полагается, первым делом был вскрыт милицией хлипкий, но застекленный железный врачебный шкаф, стоявший в приемной комнате стоматолога. Из этого шкафа в присутствии понятых и были извлечены все золотые накопления Булыгина.
А сколько бессонных ночей просидел стоматолог за работой за этот песочек и над этим песком! Отработав какие-нибудь коронки, примерив их к гипсовым оттискам, он вдруг откладывал за полночь работу, доставал свой мешочек из железного шкафа, насыпал горстку песку на чистый листок бумаги, клал на стол и подолгу рассматривал песчинки через лупу. А куда он уносился тогда грезами? В Москву? Конечно же, в Москву! Он мечтал о том, как купит в столице квартиру, заведет хорошую мебель, хорошее радио, телевизор — они, телевизоры, стали тогда уже у нас появляться, — может быть, автомобиль, костюмы, побольше костюмов! Он видел уже, как будет ходить с Леной в театры — в Большой театр, в Малый театр, на концерты, а на плечиках Лены на очень хорошем пальто будет лежать камчатский голубой песец.
А жену Булыгин любил. Любил какой-то такой любовью, которую называют «тихой», в которой у него все было отнесено куда-то на «потом», на «после», а сейчас только просто жить, работать, скопить, «чтобы вырваться».
Лена жила с молодым Булыгиным, осененная еще той первой, не омраченной ничем, любовью, когда ласка, доверчивость, восторженность, влюбленность каждочасная были неписаным законом прямого общения, когда ничто другое, кроме этого, не лежало на сердце, не было в голове, и все шло так естественно, как всегда кажется в молодости, что все так и должно быть на всю жизнь.
Ей и в голову не приходило, что муж ее делает что-то нехорошее. Домашняя практика! Что же, раз не управляется один стоматолог, а он же и техник в амбулатории, так надо же как-нибудь людей врачевать? Она видела, как много по вечерам и ночам работал муж, и благословляла его это разумное упрямство, объясняя его, конечно, и тем, что надо же становиться на ноги и подзарабатывать, раз это честно дается. О золотишке, о приобретательстве мужа она ничего не подозревала потому, что никогда золота у мужа не видала. Да если бы и видала, она не придала бы этому никакого значения. На прииске она уже не раз слышала разговоры и рассказы местных жителей о плате за разные услуги песочком. Что же, если бы Виталий и имел его, она предложила бы сдать его от греха в контору прииска, не связываться с такими пациентами, что золотишком платят, хоть по неопытности и молодости все же ничего преступного во всем этом не видела, а о делах мужа ничего не знала.
Она также ничего не знала и о малиновой бабе, появлявшейся у них в доме, потому что работала участковым врачом, иногда по неделе и более не бывала дома, разъезжая в любую погоду по приисковым точкам, забираясь иногда даже на кочевые эвенкийские стойбища на собаках и оленях, когда охотники узнавали по «длинному уху», где «дохтур» пребывает, и, перехватив, увозили ее срочно то к роженице, то к умирающему, то к побитому оленями или получившему нож в спину в какой-нибудь родовой или сутяжнической драке.