Далеко виделся меж стволов полет даже самой маленькой птахи, еще дальше слышалось кукование кукушек. Далеко начнет куковать кукушка, а слышно, где кукует она, и так ясно летит ее кукование меж стволов, что кажется — кукует кукушка совсем рядом. А зяблики так и сыплют свои задорные трели чуть ли не с каждой сосны, и кажется, что им всем здесь по сосне в свой удел дано.
Елена Сергеевна так душой окунулась во все это великолепие весеннего соснового леса, что разом забыла и свои раздумья о Павле Матвеиче, и о том, куда идет. Она даже удивилась, отчего ей так легко здесь дышится в этом лесу, что даже тело как-то облегчилось и стало и сильнее, и тянет даже бежать среди этих бронзово-лиловых стволов сосен, стремящихся к небу.
Елена Сергеевна нашла, что это у нее — и облегчение тела, и легкое высокое дыхание, и прибывка сил — от того, что она в сосновом весеннем лесу, где сам воздух, настоенный на зеленой хвое, целебен и по-детски здоров. «Вот так должно быть в будущем у людей, как в этом лесу, — подумала она, поглядев на ряды ровных и высоких сосен, — все будет ровно, чисто, прямо и отрадно, легко, и незачем будет петлять в стороны — надо будет только идти прямо, своими рядами, вместе со всеми и быть счастливым».
Но скоро Елена Сергеевна посмеялась наивности своей мысли, и именно той части ее, что касается ровных, стройных рядов, когда вдруг меж стволов сосен увидела сплошной зеленый свет, ударивший мягко в глаза, и когда вступила в ничем не отделенное от соснового саженого бора дубовое да осиновое чернолесье. В уши сразу ударило пение такого количества птиц, какого в краснолесье никогда не бывает. Разом слышалось и еще ленивое, не азартное, сумеречное пение соловьев, разделывали свои неумолчные ни на минуту бойкие коленца пересмешники, малиновки пели в чащах кустарников так, что, казалось, сильнее становился от этого слышен запах ландышей, горлицы ворковали, ничуть не перебивая своей воркотней флейтовых посвистов желтогрудых иволг.
Елена Сергеевна задохнулась было ото всего этого великолепия звуков и счастья, охватившего ее. Идти без тропки было трудно. Здесь уже не вдоль ряда, где можно было топать без дороги, которую Елена Сергеевна как только вошла в саженый бор, так и потеряла, а криво и косо, обходя кустарники и стволы дубов, лип, ясеней, осин, приходилось ей идти, как ей казалось, все прямо к сторожке лесника. А ясени были еще редко убраны листвой, цвели, свешивая с каждой веточки и старые свои, за зиму не облетевшие еще крылатки, и нежнейшие желтоватые с розовым оттенком сережки только что раскрывшихся цветов. А дубы благоухали такой свежестью, что в ней тонул желтоватый, малоприметный для глаза их цветень, а осины роняли на все с высоты свои бордовые трепещущие колбаски, тоже еще совсем не убравшись листвой.
И Елене Сергеевне стало думаться, что это разнообразие древесных пород, их друг с другом никак не сравнимое цветение, их путаный на первый взгляд, но совершенно определенный и понятный строй и склад селения ничем не хуже и строя и красоты соснового саженого леса, через который только что она прошла. И она подумала: «Нет, в будущем все должно быть хорошо и не все будет построено рядами. А главное, высокое, здоровое, сильное разнообразие людской жизни, в которой главным должны быть талантливость и красота, — вот что в будущем будет главным. Ведь жизнь, как лес, нельзя посадить. Из самой себя она должна вырасти».
И тут Елена Сергеевна поняла, что она заблудилась. Поняла она это тогда, когда вдруг услышала пение петуха далеко от себя в стороне. Выходило, что шла она не туда, куда следует. Она повернула было туда, где слышала только что пение петуха, но минут через десять услышала пение петуха совсем с другой стороны. «Где он поет? — спросила она себя, не зная, куда теперь уже идти. — Если у лесника, то, значит, я ушла слишком далеко от сторожки. Если в лесничестве, то мне идти надо вот так». И она решила: «Пойду прямо и выйду на какую-нибудь дорогу. А то так до утра проплутаешь». И пошла между стволов так, как шла будто по темнеющим городским переулкам.
А пора в лесу была уже та сумеречная, когда и соловьи начинают петь во весь голос, когда комар прохватывать начинает вовсю, даже через одежду, и все в лесу холодает, и все обдается сыростью. Она шла, отмахиваясь от комаров сломленной кленовой веткой, стегала себя по ногам, на которые кровопийцы садились десятками, и скоро вдруг услышала в лесу музыку, доносившуюся откуда-то близко. Это ее удивило. Сначала она приняла ее за музыку «механическую», как Елена Сергеевна называла часто радиоконцерты. Но чем ближе к звукам она пробиралась сквозь кустарник и между стволов, тем больше становилось ей яснее, что музыка эта лилась не из репродуктора, а из-под живых человеческих рук. Исполнялось что-то такое нежное, мелодическое, задушевное, что по временам только прерывалось, или, точнее, разделялось, бурными, протестующими, словно гневными аккордами, что Елена Сергеевна сразу поняла и определила одним словом — классика.