Эта сдержанность, естественно, была причиной еще того, что сам Павел Матвеич медлил со своим решением, затягивая объяснение своей прошлой жизни на том, что причиной его «катастрофы» была его вторая жена. И уже у Елены Сергеевны возникал вопрос: «А не любит ли он еще жены, не надеется ли вернуться к ней?» Ведь он ни разу не говорил ей, что у него с ней окончательно все покончено и он к ней никогда больше не вернется. Наоборот, Павел Матвеич тут-то и молчал. Это приводило Елену Сергеевну в уныние.
Ну что он там рассказывал ей, что им из его всего прошлого могло бы помешать соединиться? Ровным счетом ничего! Он рассказал ей о разрыве с первой женой, с Клавдией, и так, что ровным счетом тут ничего особенного и не было. Обыкновенная история, каких много случается. Грубая женщина, приревновавшая его к какой-то другой женщине. От такой, какой была его первая жена, он должен был рано или поздно сам уйти. Она ревновала его даже к тем фронтовым девушкам, которых не знала и о которых он ей сам рассказал. Ну что же, это похоже, это может быть. Все же дальше-то, дальше-то у него все шло гладко! Работал в облисполкоме, работал в обкоме, и все было у него хорошо. Все это прошлое — не прошлое. Оно — не преграда в сложившихся их отношениях, не преграда для будущего. Остается только последнее — вторая его жена, Эльвира. Но почему у него с нею разрыв? Почему у него из-за нее «катастрофа», в результате которой он теряет службу и вынужден был уехать сюда? Этого последнего нельзя объяснить всем тем, что о себе рассказал Павел Матвеич, это последнее не связывается как-то со всем его прошлым. Что же тут случилось, что произошло? Может быть, тоже ничего сложного, позорного? Но тогда почему он молчит и не объясняет Елене Сергеевне этого последнего? Значит, он любит Эльвиру, значит, еще надеется?
Все эти вопросы сильно тревожили Елену Сергеевну, все они действовали угнетающе на застоявшуюся в одиночестве ее, теперь уже неспокойную душу и делали порою больной. Ей оставалось только ждать и крепиться. К этому она себя понуждала.
А Павел Матвеич между тем делал страшную ошибку. Расскажи он Елене Сергеевне все так, как было у него, она и тогда бы не отвернулась от него. Она только потребовала бы начать всю жизнь сначала, и так чисто, как жизнь понимала она одна сама. А Павел Матвеич только мучил ее, рассказывая кое-что, да и то по кусочкам, и потому ей в нем все чудилась какая-то ложь.
Больше же всего Павел Матвеич боялся рассказать о том «кульминационном пункте», когда на «сцену» появилась «эта самая» Дуся Тыршонкова и как жена Эльвира «оподлилась» на него и «добила-таки» до конца. И он метался, мучился и сбивался часто с толку, думая — а надо ли здесь «вживаться», надо ли даже жениться, когда нет уверенности ни в том и ни в другом. Правда, рассказывая «об этой Тыршонковой», он мог бы прибавить ей лет, дать ей двадцать, двадцать один, и этим как бы погасить остроту вопроса, но он боялся тут врать потому, что и город рядом, и Эльвира, от которой узнать все это можно, которая и сама написать Булыгиной может, если узнает о новой женитьбе Головачева. Потому он и решил брать «измором крепость», как он называл «сложившуюся ситуацию», и все боялся, не слышала ли уж сдержанная Елена Сергеевна хоть кой о чем, что он от нее скрывал. Да, так было все у Павла Матвеича до конца мая, все так складывалось.
Любил ли он Елену Сергеевну настоящей любовью? Но уместно спросить: а что такое настоящая любовь? Павел Матвеич этого не знал. Он любил Елену Сергеевну «комплексно», как сам думал об этом, не умея иначе выразить всего того, что было с ней связано. Глупое, неуклюжее неумение думать о самом сложном простыми словами, простыми думами было свойственно его натуре. Такими словечками, как «ситуация», «пройденный этап», «комплексно», и черт знает чем еще он был набит до отказа и, не зная, что думать такими словами просто убого, объяснял себе, что и Елену Сергеевну он любит «комплексно». Что это значило на его языке, по его мышлению? А то, что он любил не просто женщину как женщину, — полюбив Елену Сергеевну как Елену Сергеевну, он полюбил всю свою «ситуацию», связывая ее с ней. Он связывал с любовью к Елене Сергеевне всю свою «катастрофу», все свои думы о «вживании», все свое одиночество и эгоизм здорового тела. Но между тем, как он и сам замечал, чего не было у него прежде, когда он сходился с Клавдией и Эльвирой, — а вы помните, как это было, — в этой новой любви у него было то для него новое чувство, что он дня и часа не мог уже не думать о Елене Сергеевне, думал он о ней с большой сердечной и мысленной чистотой, беспокойство этих чувств доходило до того, что он часто не выдерживал назначенного часа свидания и являлся к ней неожиданно, подгоняемый чувством этого беспокойства.