Но когда он уже оделся, всем телом ощущая и сырость белья, и свежесть спустившейся на воду темноты — а на воде уже покачивались не видимые в небе глазом колючие звездочки, — он опять услышал соловьиное пение, и опять оно пробудило в нем то чувство, что однажды такое или почти такое в жизни с ним было, а что это было, он никак не мог вспомнить. Оно, это, что было, было связано и с Еленой Сергеевной, и с ее голосом, и будто даже и с ее лицом и жестами рук, но что такое это было и могло ли быть связанным с нею, решить он никак не мог, не умел решить этого.
А соловьи, освеженные ночной прохладой, распелись уже по всему берегу, и в огородах, что близко подошли к воде, и в садах на горе, на которую ему надо было подниматься, и в самом городе, и казалось, «этой твари» даже дневная сушь нипочем, даже уныние травы, поникающей в полдень долу. «Отвратительная птица», — подумал Павел Матвеич, поднимаясь в гору по улице, довольно хорошо освещенной. В городе бумкала дизельными установками местная электростанция и гремели моторы многочисленных почему-то сегодня автомобилей. «Откуда их так много нагнало сегодня?» — спросил он себя и вспомнил, что в городе завтра Большая ярмарка, и встрепенулся. «Ба, да что же я о Елене-то Сергеевне забыл!» — проговорил он вслух, чего с ним никогда не случалось, и ускорил свои шаги в гору.
Он спешил на центральный белынский телефонный узел, работавший круглосуточно. Намерение его было созвониться хоть с медвешкинской школой, где телефон стоял в кабинете Толстикова, а в общежитии учителей-одиночек была отводная трубка. Телефонный узел помещался на центральной площади города, бывшей Базарной, где стоял когда-то красивый, построенный «на царскую милость» высокий собор. Теперь на этой площади из кирпичей собора была сложена красивая библиотека, вокруг нее был разбит молодой парк, а другая половина площади отведена под городской стадион.
Почта и телефонный узел теснились в маленьком кирпичном здании типа николаепервовских городских ратуш, где позднее помещалась земская управа.
Телефонистка Галочка, бывшая фронтовая связистка, которая всегда и всем говорила в трубку: «Але, слушаю, соединяю», «Але, занято, разговаривают», именно «але», а не «алло», быстрым манером соединила Павла Матвеича с медвешкинской школой. А он стоял и ждал с неизъяснимой дрожью в ногах, думая: «Кто подойдет?» Ему не хотелось вовсе, чтобы подошел к телефону директор школы Толстиков, который зачастую запоздно уходил из своего кабинета, засиживаясь в нем над бумагами под висячей высокой керосиновой лампой над большим столом.
И вдруг он с радостью услышал голос Елочки, которая говорила: «Да, да, я вас слушаю». Павел Матвеич попросил Елочку сообщить сегодня же Елене Сергеевне, что в Порим он не доберется, не на чем, что Синегалочкин задержал их допоздна на совещании и что если Елена Сергеевна намерена быть на ярмарке завтра, то они на ней и встретятся, или, если удобно, даже можно и в гостинице, где он ночует. Он пригласил и Елочку на ярмарку, на что та отвечала: «Ждите нас с Еленой Сергеевной обеих, слышите — обеих! И ищите нас сами — овес за лошадью не ходит».
Он был рад голосу Елочки и ее подтверждению, что они с Еленой Сергеевной будут на ярмарке, и, кончив разговор, веселый зашагал к старенькой двухэтажной городской гостиничке. И уже когда стоял у телефона, говорил с Елочкой, он решил про себя: «Срок настал. Завтра, не позже чем завтра, я все расскажу ей. Все как было, ничего не скрывая. В конце концов, все эти события — дело прошлого, далекого прошлого. Она поймет, поймет! Я ее уведу за собой. В колхоз вступлю, учителем стану, а от нее я никуда не уйду. Она — судьба моя, последняя судьба моя!» — решил он, еще разговаривая с Елочкой.
Павел Матвеич пришел в гостиницу, поднялся по крутой лестнице на второй этаж, отпер свой двуспальный номер, вторую койку в котором тоже оплатил для себя, и отдал хорошо знакомой дежурной, всему городу известной тете Саше, выстирать свою сорочку и выгладить к утру. После этого, закрыв наглухо форточку в невысоком окошечке, выходившем во двор, где было уже заво́зно, где стояли автомашины и телеги с фыркающими лошадями, разделся и лег спать, с удовольствием думая, что в комнату из сада за двором не долетают соловьиные трели.