Выбриться Павел Матвеич решил утром.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В каждом маленьком селенье, не говоря уже о самом маленьком городке, всегда есть какая-нибудь одушевленная или неодушевленная знаменитость. Пусть где-нибудь это будет убеленный сединами старожил, который хорошо знает, что прежде было на этом месте, где селение стоит, и умеет рассказывать, какие в местной речке омута были и щуки водились, когда вся она еще была зеленая, покоилась в черемуховых и смородинных зарослях и когда на ней мельницы стояли.
В другом месте это может быть целебный родник, ключ, который выбивается из-под известняковой плиты, обделанный в камень или в деревянный сруб, к которому, кто бы ни приехал сюда, ведут полюбоваться игрой из бездны вылетающих его струй и испить воды, исцеляющей от болезней.
В третьем месте может быть какой-нибудь кузнец, который отковал такой капкан на медведя и установил его в лесу, что сам в него попался, и ему так оттяпало ногу по колено, что он теперь ходит на музыкальной деревяшке, которая поет: «Ох, на горку я шла, тяжело несла». Это изобретение тоже его, и он им гордится и свою, нисходящую книзу жизнь красит.
Всякие везде и такого рода бывают знаменитости!
В Белыни знаменитостью такого рода был «Тарабанья-барабанья». Кто или что такое «Тарабанья-барабанья»? Это, конечно, не кто, а что. Неодушевленные предметы не требуют себе признания — кто, о них по всем законам языка спрашивают — что.
Но в Белыни сразу приезжие не разбирались о ком или о чем идет речь, когда заходил вопрос, как проехать до Порима, а им отвечали: «Как проехать-то? Просто. «Тарабанья-барабанья» довезет».
Словом, когда приезжие докапывались до смысла ответа, всегда получалось, что «Тарабанья-барабанья» означает не кто, а что, и всегда получалось, что это просто-напросто всего и значило, что автобус, который курсирует между Белынью и Поримом, только не в любой час дня и ночи и в любую погоду, а тогда, когда на дворе сухо и когда над головою солнце. Всех, кто не знал, что такое «Тарабанья-барабанья», в Белыни поднимали на смех, говоря: «Ну да как же вы не знаете нашего «Тарабанью-барабанью»? Значит, вы не наш, если о нем ничего не слыхали. Это же наша знаменитость! Вы много потеряли, если не знаете нашего «Тарабанью-барабанью».
Когда-то этот автобус был молодым, веселым, крепким, энергичным. Он имел хороший большой белый номер на голубой рубашке кузова, имел хороших и вполне приличных водителя и кондуктора и бегал только по главным и зеленым улицам большого областного центра. В нем, будучи в облцентре, вероятно, ездил и Павел Матвеич.
Этот автобус, когда он был молодым, не выпускали на окраины города или за город потому, видимо, чтобы он не пылился. Так было лет восемь или девять подряд. Потом, когда он остарел и сам это почувствовал, его стали выпускать и за город, видимо потому, что старику пришла пора подышать и свежим воздухом.
Наш «Тарабанья-барабанья» — а он тогда не имел такого имени — стал бегать от заставы города куда-то к Новому заводу, и уже на боку его была приделана вывесочка не «Дом Советов — Советская — Пушкинская — Лихая», а более скромная вывесочка — «Пустыревская застава — Новый завод». Старик и тут служил хорошо и исправно. Правда, в различных частях его тела стали к этой поре появляться различные боли, колики, а то и схватки. Но трудяга объяснял все это как явления возрастные и скучал, когда его оставляли на несколько дней без работы и ставили ему где-нибудь пластырь, а то и протез.
Так прошло еще лет пять, покуда однажды не очень-то вежливый, а может быть, и совсем неумный человек, молодой какой-то шофер, отказался на нем ездить, заявив: «Его пора на живодерню, а не план на нем выполнять».
Тогда пришла какая-то комиссия, выстукала его, осмотрела и сказала: «Верно, у нас ему нечего здесь делать, но он еще живет. Пошлем-ка его оканчивать век в Белынь, там какие-никакие автобусы нужны». Старик не хотел оставаться без дела, безделье пугало его, как преждевременная смерть, и он, выслушав заключение комиссии, вздохнул с облегчением, сказав: «Слава моему заводу, что сделал меня так прочно и с запасом сопротивления, что я еще могу служить и работать. Сопромат — великая штука, я о нем кое-что слыхал».
Старика подновили, поставили ему еще несколько дополнительных протезов, и скоро самоходом прибыл он на службу в Белынь. Белынцы обрадовались первому своему автобусу несказанно потому, что до этого они не имели автобусов и не имели грейдерных дорог, а ездили и зиму и лето «на подручном» транспорте. Как только появился между Кремневом и Белынью грейдер-дорога, тут старика и послали делать свое обычное дело.