Еще через день привез он сведения, что видели поримского агронома люди в Калдусах, в селе, лежащем далеко и от Порима и от Белыни, на дороге по направлению к Кремневу. Это было совсем в другую сторону и от Шалолейки.
Он сидел в маленькой калдусской чайной, пил с какими-то людьми кислое ягодное вино и все рассказывал, как в кого-то стреляли, как тот, в кого стреляли, оглянуться хотел, но упал в яму, не успел оглянуться. Рассказывали, как он, Павел Матвеич, все вспоминал о чем-то ч е т в е р т о м, не мог вспомнить всю жизнь, а как с тем — то ли мужчина, то ли женщина, — о ком рассказывал, что-то случилось, то вспомнил это ч е т в е р т о е: соловьи!
Потом Сашка Шарову привез сведения со станции Башмаково, совсем, совсем с противоположной стороны белынской сторонушки. Павел Матвеич и тут пил в станционном буфете с какими-то «братками» и все говорил: «А, братки, каково? Мертвые мстят! — и добавлял: — Ну ничего! Махну на целину, там отстоюсь. Там небо высокое, чистое, видно вкруг далече. Там отстоюсь, там!» И слезы бежали по его щекам, и голос был хриплый, как у пропойцы.
А потом видели, как он садился в вагон поезда, идущего куда-то на восток, долго не входил в вагон, а все стоял на площадке, держался одной рукой за поручень, а другой все махал своим «браткам», и опять слезы лились у него из глаз ручьем на грязный, разодранный хороший синий пиджак. Так и махал до тех пор, покуда поезд не скрылся.
Сашка рассказывал все это обстоятельно Шарову, сам всплакнул раза два, Шаров хмурился, крутил в пальцах папиросу, не курил и все требовал, чтобы Сашка молчал как рыба и видом бы Елене Сергеевне своим не подал, что знает столько о Павле Матвеиче. Он сам решил подготовить ее к развязке и ждал только ее выздоровления.
За день до этого, как Сашка привез сведения из Башмакова, поздно под вечер Шаров уже знал и другое кое-что о Головачеве, а именно то, как он, Павел Матвеич, явился утром небритый, с измятой физиономией и одеждой в Белынь, пришел к Афанасию Диевичу Воркотухину, в помещение партийной районной организации, и попросил срочно принять его. О чем и долго ли они беседовали, никто и сейчас не знает. Только одно было известно кое-кому из служащих, что вскоре по вызову Афанасия Диевича в здание районной парторганизации проследовал Синегалочкин с личным делом Головачева, а еще через какое-то время Павел Матвеич, не заезжая в Порим, проехал на управленческой машине дорогой на Башмаково. Увозил он с собою только нужные ему бумаги да передал через секретаршу записку Шарову, в которой просил прощения у него за «побег» да просил, если можно, переслать ему его вещи, оставленные на квартире, в адрес, который ему еще неизвестен, но который он все же сообщит. Узнал все это Шаров от Воркотухина, когда, вызванный из Порима им, сидел в просторной комнате у Афанасия Диевича и слушал печальную историю раскаяния Головачева, которую Воркотухин передавал ему как можно точнее. «Иного у него и выхода нет, как уехать ото всего подальше. Присоветовал ему целину, в Кустанай поехал. Да и сам он ее выбрал. Там распрямится».
Почему Павел Матвеич, выбрав дорогу на восток, остановился на Кустанае? Старый Тобол поманил к себе, степные ветры?
На этот вопрос вам и самим легче будет ответить, чем мне. Ну вот спрошу я вас, — идете вы лесом, торной хорошей тропою, а потом берете да вдруг и сворачиваете в чащу и ломитесь через кустарник да ельник какой-нибудь, и даже радуетесь, что так поступили. Голызины вас хлещут по рукам и лицу, того гляди, глазом наткнетесь на какой-нибудь дрянной сучок, а вы все лезете через чащу и забыли уже, что с торной тропы свернули. Что заставило вас поступить так, ответьте? То ли желание пройти через неизвестную вам чащу, то ли просто был порыв не ходить торной дорогой, — вряд ли точно, определенно ответите вы.
А между тем Елена Сергеевна медленно поправлялась от потрясения. Она еще слабо держалась на ногах, когда к ней наведался Шаров и осторожно, чтобы не расстроить больную, рассказал ей все, что сообщил Воркотухин. Опустил он только то, что касалось «запоя» Головачева, в остальном был точен и пунктуален, как Воркотухин. Рассказу его Елена Сергеевна не удивилась. Она только разрыдалась в конце его и дала волю своим слезам лишь ради того, чтобы выплакаться. Шаров сообщил, что к ней собирается заехать Тенин, Романов поклон прислал, велел кланяться и Воркотухин. Елена Сергеевна благодарила.
В конце недели, ровно через полмесяца после того, как побывал у нее Шаров, в субботу, на исходе дня за Еленой Сергеевной заехал в больничку Тенин. Он знал о ее состоянии, знал все, что нужно было знать от Шарова и Романова о Головачеве, и хотел Василий Васильич вытащить Елену Сергеевну в лес, на воздух, а заодно и музыку послушать. Об этом очень просила Аня, которая и сама прихварывала и не могла навестить Елену Сергеевну. Тенин с нескрываемым огорчением узнал от Настасьи Иванны, что с полудня пошли они с Елочкой в лесничество, то есть к нему, то есть в гости к Ане, и поспешил уехать с думой, что, может быть, еще нагонит их в дороге и подвезет.