— Ведь для культуры не только дороги и радио нужны, нужен прежде всего зажиток. Если есть у человека зажиток, нешто он от самого себя, чтобы от времени не отстать, не потребует перестройки? Потребует! Молодежь наша это хорошо понимает. Ну а как, на чем создать зажиток? Земли наши давным-давно выпаханы наполовину, им навозу нужно, хоть со всего району вози. А нас не очень-то чем-нибудь балуют. Лишней машины не купишь. Или машины нет, а если она есть, так у нас денег нет. Бьемся мы сейчас над тем, чтобы поля у нас поболе рожали.
Он опять поглядел на часы, вопросительно взглянул на Елену Сергеевну, та сказала: «Подождите еще», и продолжил:
— Да, вот бьемся над этим. А как биться-то, ежели много упущено. Это вот теперь повеяло новым, легче стало. А то, как было до недавнего времени, — план. Спустят план сверху, выполняй его, как хочешь, сдай. Это вот теперь поменьше к нам ездить стали. А то как было — приедет инструктор, показывает бумажку, кричит: «Сдавай! Вам план спущен был? Вот по плану и сдавай!» А сколько у меня в закроме лежит и останется, его не интересовало. Вот так и не могли мы на своих землях при всех этих порядках на орбиту выйти. Отсюда и затормозилось у нас все. Ну что же, пора?
Не дожидаясь согласья Елены Сергеевны, Пафомов вынул градусник из-под руки, добавил:
— Культура! Мы вон кое-где движками освещаемся, а кое-где на керосине сидим. А построй мы одну электростанцию, так одних столбов потребуется верст на пятнадцать. А где их взять? Нет такой организации, чтобы нам все это дала. А люди, что ж, люди наши хорошие. Где по селам и до сих пор избы стоят заколоченными, или вон, как в Шафтеле, от ста дворов пятнадцать осталось, а у нас все целы. Почему? Да потому, что в себя верим. А это самое главное. Остальное, хоть и припозднились мы, придет. Думаю, не одни мы такие на свете.
И, приняв укол и ложась в подушки, укрываясь одеялом, спросил:
— Надолго ли?
Елена Сергеевна отвечала, что надолго.
Это было почти восемь полных лет назад. Вот тогда и поняла Елена Сергеевна это несколько наивное, но по-своему горделивое, хорошее: «А по-нашему, по-медвешкински», как нечто что-то такое, что часто называют «самобытной устойчивостью». Устойчивость или неустойчивость — судить не бралась Елена Сергеевна, а некую горделивую терпеливость — мол, ладно, мы и такие не хуже других — чувствовала, когда посещала Медвешкино.
А посещать село ей не только нравилось, — Елена Сергеевна считала работу на селе своей прямой обязанностью. Перед ней не стоял, как перед Павлом Матвеичем, вопрос — «вживаться». Елена Сергеевна приехала сюда жить и работать. В этом было отличие ее настроения от настроения Павла Матвеича. «Врач есть врач, — говорила она себе, — его дело не только врачевание в больнице, а и знатьё того, как и где живут те, кто лечиться в больницу идет». Слово знатьё она любила. Научилась она ему здесь, в Медвешкине. Оно ни для нее, ни для медвешкинцев не было синонимом слова знание. Слово знание имеет всеобъемлющее значение, в нем заложен почти энциклопедический смысл. Короткое слово знатьё означает всего-навсего знание конкретного, необходимого, без чего дело не пойдет. Плотник ладный, хороший, умелый — о нем говорят: «У него знатьё». Маркел Дормидонтыч Романов из Романовки хороший председатель. О нем говорят тоже: «У него знатьё». Знатьё Медвешкина, знатьё его обитателей поставила перед собой Елена Сергеевна. И очень она хотела тоже, чтобы когда-нибудь и о ней сказали: «У нее знатьё».
Поперву́ начала она с того, что, обеспокоенная, хоть и без причин, лечением бабушек-травниц, слухи о которых до нее доходили, решила проверить, чем и как и кого они лечат и нет ли от этого худа. Как ни уговаривала ее Настасья Иванна, как ни доказывала, что худого от этого нет и что делами их интересовался и сам Прохор Антоныч Бабичев и ничего худого в этом не нашел, Елена Сергеевна решила все же начать свои походы к травницам. И оказалось и вправду, что худа они не делали. В их знатье сказывался вековой опыт народной медицины, народных средств лечения болезней, чисто травный способ, знатьё целебных свойств растений.
Заболеет ли какой пожилой человек хроническим запором, головной ли болью, что мигренью называется, бабушка-травница дает ему отвар, — чего бы вы думали? Да самого обыкновенного представителя всех примул в наших лесах — первоцвета весеннего, что еще баранчиком называется. На удивление было Елене Сергеевне, что он и от хронических запоров, и от мигрени. И ходить из-за этого к врачу, беспокоить его и самому беспокоиться, когда травница рядом? Или старика несудом бьет сухой кашель, охрип старик и сипит, как гусь с выводком, и шею все вверх тянет, отхаркаться не может. И травница дает ему — чего бы вы думали? — отвар из цветов и листьев двух обыкновенных видов медуницы, что у ботаников называется лекарственной и неясной, а у медвешкинцев легочницей, что цветет по лесам в мае, меняя свою окраску с голубого на фиолетовый да красный. И старик перестает кашлять, уже свободно отхаркивается и спит спокойным сном.