Однажды — это было в год приезда Павла Матвеича, когда в Белыни был еще «твердый» райцентр, и был «твердый» райком, и был райсовет, и был райздрав и районо, и были все те учреждения, которым полагается быть в каждом райцентре, но который теперь существовал «не твердо» потому, что решался вопрос о переносе его в Кремнёво, — на собрании партийного и советского актива, посвященном вопросу подготовки к уборке, выступила Елена Сергеевна.
Она выступила и хорошо сказала о горячих щах, о каше, о кипяченой воде для трактористов, шоферов, комбайнеров, подсобного люда, которым в поле от утра до вечерней зари предстояло быть. А по опыту своему Елена Сергеевна хорошо знала, что из года в год никогда по району в пору уборки ничего этого для рабочего люда в поле не делалось и в любом, даже в лучшем хозяйстве люди в поле «на суховье», на сухомятке сидели, а завезти для них горячее прямо на поле, так этого и в помине не было нигде. Елена Сергеевна выступила по этому вопросу категорично, с жаром.
— Меньше катаров, колитов, гастритов будет, — закончила она свою речь, — и люди больше сделают на поле, если почувствуют о себе заботу руководителей.
Ей хлопали. Секретарь районной парторганизации, толстый, как-то особенно круглый и одутловатый, Афанасий Диевич Воркотухин, хлопнув себя по пиджаку, сказал:
— Ну тогда мне туда не годится, там я, как на курорте, еще растолстею.
Все засмеялись. А Елена Сергеевна сказала:
— Нет, годится. Вам как раз будут очень полезны подвижность и нормальное питание.
Все опять засмеялись. А Павел Матвеич спросил соседа:
— Кто такая?
Сосед ответил.
— Ой ли! — воскликнул Павел Матвеич. — Соседка, значит? Как же я не знал?
В перерыв все вышли в сад за домом, в котором помещался райком. Всюду еще пели соловьи. Из городских задомных садов слышались флейты иволг. Раза два принималась куковать кукушка. «Где это она? — подумала Елена Сергеевна. — Не в старом ли больничном саду?»
Павел Матвеич вышел тоже. Он последил, куда она отошла, и, когда она как-то осталась одна, отделавшись от других короткими фразами, прямо подошел к ней.
— Давайте знакомиться, — сказал он, — агроном по вашему кусту из Кремнёвского управления. — И назвал себя, протянув руку.
— Да? — сказала и Елена Сергеевна. — Очень приятно. — И, назвав себя, добавила: — Врач медвешкинской больницы.
— Как же я не знал, что такая женщина живет рядом? — улыбаясь, продолжал Павел Матвеич.
Но Елена Сергеевна поглядела на него своими серыми глазами, как-то так прищурив их, что Павел Матвеич чуть замялся и решил: «Ко-олючая!»
Она отошла в сторону, устремляясь к входу в здание, куда уже пошли все, поглядывая на ручные часы, — время перерыва истекало. А Павел Матвеич нарочно остался на месте, чтобы оглядеть ее ладную, среднего роста, легкую и красивую на ходу фигуру, и подумал про себя совсем так, как думал и раньше о понравившихся ему женщинах: «Ничего, ничего…»
Что Елена Сергеевна к этой поре похорошела, в меру подобрела, поосанилась, превратилась из молодой, угловатой, неустоявшейся еще телом женщины, какой она приехала в Медвешкино, в женщину красивую и приятную в обращении со всеми, многие приметили и в Пориме и в Белыни, а кое-кто и намекал ей на это. Но Елена Сергеевна решительно отмахивалась от таких похвал и тут же всегда прекращала разом разговоры об этом.
Конечно, Елене Сергеевне за эти восемь лет грезилось и возможное замужество, и семья, и просто даже мужчины грезились, но от себя она все это отгоняла, часто стыдливо думая: «Да ну уж, чего это я, словно застоявшаяся». Поэтому она и к Павлу Матвеичу отнеслась холодно, как и к другим до этого, и ушла, как от обычного чего-то. Вот и все, что и было первый раз у Павла Матвеича с Еленой Сергеевной.
Ехали домой с Шаровым. Машину вел Сашка. Директор не прикомандировал его еще к агроному потому, что сам не имел для себя иной машины. У него и свой-то агроном, Горшков, управлялся на полях то пешим, то верхом на лошади, и ездил, за неимением седла, охлюпкой. Ехали в затемень, полями, перелесками. Опять всюду пели соловьи, а во ржах задорно, ликующе били перепела. Елена Сергеевна сидела рядом с Сашкой, глядела в смотровое стекло, в которое то и дело, как и в любую теплую летнюю ночь, ударялись, разбиваясь с разлету и оставляя на стекле следы, поздние хрущи и разные бражники, летевшие на свет фар.
А Елена Сергеевна слушала бой перепелов, пение соловьев, которые, как эстафету, передавали свои песенки от куста до оврага, от оврага до перелеска, и думала отчужденно о Виталии. А Павел Матвеич сидел позади нее, переговариваясь с Шаровым, глядел ей то в спину, то в короткую, пышную прическу, прикрытую летающим на ветерку газовым платочком, и ему хотелось знать: замужем ли она?