Потом приехали в Порим, она вышла, пропустила, откинув свое сиденье, его и Шарова, оба попрощались с нею, сказав: «Спокойной ночи», села вновь в машину, и Сашка отвез ее домой.
Вот и все, что было. Потом еще пять-шесть случайных встреч, еще пять-шесть оглядываний с головы до ног.
Но вот этой весной Павел Матвеич вдруг зачастил в Медвешкино, на ближний его конец, что приходился не к большой проезжей дороге, а к полевой местной, что только и вела на ближние медвешкинские поля, к больнице, к сельповскому магазинчику и двум школам — тем самым, что были выстроены из церковных сухих старых бревен и выглядели уже ветеранами. Даже Сашка, молчаливый Сашка, как и все шофера, знающие, кто из начальства и куда, и когда, и зачем заезжает, знающий, где дипломатично спросить: «А не проедем ли этой дорогой?», или: «А заворачивать-то али не будем?», — приглядевшись к поездкам своего седока, уже спрашивал:
— А не махнуть ли нам через ближний конец?
Этот «ближний конец» как раз и был тот конец села, где не только стояла больничка, а где начиналась и Долгая дубрава.
Правда, как-то минувшей осенью Павел Матвеич заглянул к Елене Сергеевне и в больничку. Точнее, не в больничку, а в ту пристроечку возле больницы, где вместе, через узкие сени, жила она с Настасьей Иванной. У Настасьи Иванны была одна комнатка, у Елены Сергеевны комнатка с кухней, которая заменяла ей и прихожую и гостиную. Здесь, в этой кухоньке, проходила большая часть домашнего времени Елены Сергеевны, здесь принимала она и гостей.
В этот раз, возвращаясь из Белдашевки — все тож одна из «улиц» села, — решил Павел Матвеич угостить «врачиху» яблоками. Эти яблоки он получил у деда Нежуя, у которого на всю многоверстную медвешкинскую округу только и был один-единственный садочек. Садочек небольшой, всего корней в двадцать.
Надо сказать, что еще одной странностью в Медвешкине было то, что никто там не сажал не только фруктовых деревьев или кустов за домом или возле дома, — простой ветлы ни у одного двора не росло. Удивляться этому нечего. В России есть множество таких сел, где возле домов не встретишь не то что деревьев, а и худого какого-нибудь пыльного палисадничка с кустами. Объяснить, почему так, довольно трудно, как и то, что там, где есть луга, никогда в домах на столе не увидишь в горшке букета полевых цветов. «А для чего они? — услышишь ответ на свой вопрос, почему цветов не берут в дом. — То ли дело в лугу. Там они — цветики. А в избе — так просто, веник на столе. Вот на окне геранька, ванька-мокрый, фуксия — это ничего еще, красит».
Видимо, близость к природе, доступность ее, невозможность сохранить полевые цветы надолго на столе и отталкивают многих жителей многих российских сел от обычая держать полевые цветы в доме: веник! Но чем объяснить нелюбовь к деревьям возле дома?
В Медвешкине местами только старые огородища на низинах были обнесены лозиной да ветелкой. У дворов же — ни деревца. Ни деревца у дома не было и у старика Нежуя. Зато садок в два десятка яблонь был. Яблони росли среди круга старых ветел на низине ниже двора и были завистью и предметом озорства для многих медвешкинских парней.
С той поры, как начинала наливаться завязь на деревьях и становилась в орех, дед Нежуй перекочевывал из избы в свой сад караулить яблоки. С этой поры до самой осени его всегда можно было видеть среди старых ветелок. То из лыка что-нибудь гнет, то дробит дубовую кору на дубку овчины, то корзину из ломкого, черного ивняка плетет. Сюда дед Нежуй перетаскивает под навес из соломы и свою железную, больничного назначения, кровать. И сколько у деда Нежуя за лето и осень происшествий с этими яблоками! То уже вторым петухам петь, и светло уже, а в белдашевских избах вдруг слышат, как он из дробовика палит. Тогда обитатели, поворачиваясь на другой бок, со смехом думают: «Чьих же это он сегодня ребят-то гоняет? Наши, что ли, или из Чёртовки деда пугать пришли?» А «пугать деда» чуть ли не по очереди по сговору приходили и из Самодурки, и из Бузаловки, а то и из Топорихи и Агапова добирались. А то и так — у деда порох вышел, слышат среди ночи крик: «Милиция! Ичичковый! Ты у меня где тут ночуешь? Ну-ка из пистолету пугни маненько, чтоб знали!» И начнет палкой в жестянку колотить, словно народ на сполох собирает.
Конечно, участковый у Нежуя не ночует, конечно, деду в эту ночь померещилось, что воры в сад к нему лезут. А он хитрый! Он шумит на все село, и белдашевцы, которым уже по второму сну снилось, поворачиваясь на другой бок, деду чертей посылают. А утром дед Нежуй и сам приходит в недоумение. Среди яблонь он обнаруживает причину своего заблуждения — то затерявшаяся из Чёртовки или Бузаловки какая-нибудь телка, улегшись под яблоней, лежит и тяжко отдувается, то спутанная, удравшая из ночного лошадь стоит, чешет шею о яблоню и осыпает с нее тронутые плодожоркой жухлые яблочки.