И вспоминая Орлова, посмеивался: «Все принял во внимание — и «природный фактор», и «элементы хозяйства» принял во внимание, и однородность почв и угодий, а народ — забыл. А он, вон, народ-то, хоть взять Медвешкино, и не думает о природном факторе, а думает о работе — побольше работы! О навозе на поля — побольше навозу! Шаров травы хотел бы сеять, а ему — горох!» Это «нововведение», насаждавшееся упорно сверху, насаждавшееся с упрямством, как говорят, достойным иного применения, «нововведение», которое нанесло скоро исключительно тяжкий урон нашему полеводству, Павлом Матвеичем воспринималось уже теперь как недоразумение. О, это уже был прогресс немалый. Еще совсем недавно он так прямо и решительно не думал. И то, что он так прямо и решительно теперь думал о том, о чем не хотели и побаивались думать многие, в том числе и Орлов, в том числе и Протасов, и то, что теперь Павел Матвеич думал о народе, различал людей, а не думал, как прежде, о народе как только о некоей массе, которой надо только руководить, это одно уже было наипрогрессивнейшим явлением в его биографии.
Новую свою работу в районе Павел Матвеич принял все же не как что-то новое, принесенное временем, а всего лишь только как то, что ему предстояло делать. «Ведь были различные перестройки и нововведения в прежние времена? Были! Для кого-то они нужны были. Многие из них тоже не принесли успеха. Например, увлечение яровыми пшеницами, которые менее урожайны, чем озимые. Отменили это. Отменят и горохи, а мне остается только работать. Вот и теперь ставится конкретная задача — брать, например, зерна разного не менее двадцати — двадцати пяти центнеров с гектара. В колхозах же и двух совхозах старого Белынского района берут только по семи, двенадцати. Картофеля рекомендуется добиваться ста двадцати — двухсот центнеров с гектара. В районе же на круг берут не более восьмидесяти. Вот чем мне и заниматься, — твердо, передумав все это, решил Павел Матвеич. — На то я и агроном. А прожекты Орлова покуда только прожекты. Конечно, дальний прицел нужен, даже необходим. Ориентироваться в предпосылках возможного следует, факторы надо учитывать. А покуда все же лучше заниматься конкретными делами». И добавил к этому свое: «Так держать!»
И покуда шла уборка хлебов, взращенных еще до реорганизации, и готовились к севу озимых — идея занять чистые пары в этом году еще не совсем взяла верх, — рекомендовать колхозам Павлу Матвеичу еще нечего было. Но как только прошла осень и начала надвигаться зима, Павел Матвеич в своем кусте решил приняться за дело. Он пустил в ход испытанное средство «работы с массами» — семинары и собеседования. Но скоро он понял, что это ни к чему не приведет. Пахали и сеяли на поле трактористы и люди, неплохо подготовленные для этого, а не «разнорабочие» — тети и дяди, выходившие на полевые работы только тогда, когда для них было дело в поле.
С людьми же, работавшими с техникой, неплохо работали и молодые агрономы, такие, как Звягинцев из Романовки, Горшков из Порима, а тут Павлу Матвеичу не хотелось подменять собою этих толковых и уже авторитетных на люду парней. Тогда Павел Матвеич взялся за подготовку семенных фондов к весне, но и тут оказалось, что молодые агрономы ведут свое дело неплохо. Зима — пустые руки. На сортировку, калибровку, триерование семян сходилось столько людей, что всем им и работы не хватало. В Медвешкине женщины перессорились, когда Павел Матвеич, добившись для совхоза нескольких тонн свекольных семян, завез их во второе отделение, чтобы отсортировать вручную, — работы этой женщинам и на неделю не хватило.
Добился в эту осень Павел Матвеич закладки и компостных полей. Сам с агрономами выбирал лучшие участки специально вспаханного для этого поля и сам следил, как возили и укладывали на них торф и навоз. Весною, когда все это вывезенное на участки добро надо было перелопатить, перекопать так, чтобы перемешать навоз и торф с почвой, с работой справились только медвешкинцы, взявшись в своем совхозе за дело лопат в четыреста.