Особенно любил Пашка бывать в объемистом старом здании бывшей городской управы. На дворе жаркое обоянское лето стоит, июнь по улицам ходит, а в коридорах этого здания все прохладно, и розаны в кадках млеют на высоких окнах. Пашка ходит по этажам и читает надписи на дверях, соображает, в каком он учреждении находится. На двери табличка, и она гласит: «Зам. председателя райисполкома» и имярек. А Пашка уже во весь рост представил себе по памяти всего этого заместителя председателя, все вспомнил про него, что знал и слышал, и уже соображает, что бы он делал на его месте. Так совершив такую экскурсию, словно бы определяя себя в будущем куда-то, идет он домой, полный впечатлений, и образы и фигуры людей, которых он сегодня и не видел, все равно стоят перед ним как живые, и он все про них знает, и все переносит на себя, соображая, какое бы он место занял в том или ином учреждении и что бы он тогда делал.
Да что вот такие экскурсии по учреждениям! В городе не было такой улицы и переулка, которого он не знал бы, и того, кто в каком доме живет, где служит, что делает. Разбуди его среди ночи и спроси его, чей это дом, самый крайний на Косой горе, и он, недолго думая, ответил бы: «Да этого, Пенкина, ну что кривой и работает в горкоммунхозе». И кого только темноволосый, статный, разбитной и вместе с тем сдержанный, срединный характером Пашка Головачев с Полтавской улицы не знал в этом маленьком соловьином городе! Но для чего? Все для того, чтобы уж если ему какими делами придется в городе ворочать, — впросаке не быть, лишних видеть, знать, что делать с ними.
И уж если со сверстниками у него разговор и те про перепелов или про свои мальчишечьи события дня разговор затеют, Пашка только плечом поведет, разговор оборвет презрительно да и спросит: «А видели сегодня одного, по городу в зеленой шляпе шлялся?» — «Ну и что?» — спросят его. А он презрительным взглядом обдаст собеседника и ответит: «Соображения у тебя нет. Подумай, есть ли у нас в городе хоть одна шляпа? Шляп-то у нас не носят. А этот, как ферт, одет. Может, бывшего какого черт носит?!» Сверстник и язык прикусил, а Пашка уже рассказывает, что он думает о милиционере Хвостове, который все в бакалею заходит с черного хода и часто оттуда со свертками уходит.
Вечерами сверстники его с девчонками, с парнишками в городском парке все к танцевальной площадке льнут или на дорожках в тени и жидком свете фонарей — танцевальная площадка-то платная — под звуки оркестра «рио-риту» разучивают, Пашка уже в бильярдную пробрался, там с антресолей наблюдает, кто «гоняет шары». И все приметит, все разгадает: какие игроки на деньги или в «любака́» играют, кто они, частые ли они здесь гости, отметит про себя и уйдет спать и сердитый, и довольный тем, что подметил. Да еще и скажет себе: «Ладно, может быть, когда и пригодится».
Тяга к делам и интересам взрослых, к жизни, которой они живут, была у Павла велика и составляла, пожалуй, основное содержание его интересов.
Может быть, скажете — что здесь удивительного, что парень тянется к интересам взрослого человека, мол, все здесь естественно потому, что в жизнь идти готовится Пашка. Так-то оно так, да глядите, что из этого получается. Увидит Пашка где-нибудь в магазине или в учреждении плакат: «Болтун — находка для шпиона», и уже стоит и ворочает мозгами с думой, как этот лозунг на деле применить. Услышит, как кто-либо фининспекцию ругнул нехорошо на базаре, а он уж все свои способности в ход пустил и решает: «сволочь» он тот, кто ругнул фининспекцию, или, может быть, хуже того, «бывший» какой-нибудь. В этом отношении у него и к сверстникам пощады не было.
Раз памятник ставили возле школы тому, кто, по понятиям Пашки, все и сделал после Ленина, то, чем жил народ. Пашка тоже ставил этот памятник. Памятник привезли в школу в ящиках. С нетерпением ему хотелось, чтобы поскорее оторвали доски. Памятник был из трех частей. Чтобы составить фигуру полностью, их надо было поставить друг на друга, скрепить цементом. Пашке казалось все это кощунством.
«Разве нельзя было сделать памятник из цельного камня, отлить из бронзы целиком?» — возмущался он. Он рыл яму перед школой с ребятами, с которыми учился, клал кирпичи, заливая их раствором: делался фундамент для постамента. Одному из товарищей Пашка залепил оплеуху за то, что тот, собственно, не зная, как сказать, назвал постамент «пустоментом».