Раз, подметая избу поутру полыновым веником — от блох! — бабка сказала:
— Сёдни свинью во сне видела.
— Ну и что? — спросил Павел.
— Как что? — отвечала бабка. — Значит, кто к нам пьяный придет.
К вечеру приехал отец, пьяненький, невеселый, втащил в избу мешок с крупой, дал бабке денег, оглядел сына с ног до головы, да молча и вышел из избы, молча и уехал.
Павлу все как с гуся вода. Посмеялся бабкиной примете, взялся за книжку, слушая, как бабка перед печью выгоняла полотенцем мух в открытое окошко, а потом принялась мыть гречу, разговаривая:
— Грешная каша семьи не разгонит, она каша — мать наша, не антрякотам чета, не тощит живота.
Павел хохотал, дожидался каши, а потом шел на «ток», на улицу к девушкам, где у него уже было прозвище: «Пойдем перепелов слушать».
Первый год свой в академии Павел учился так же, как и в школе. Схватывал на лекциях знания верхним умом, ни во что не углубляясь потому, что и не знал, как это делается, а главное, потому, что незачем было. Всего и требуется знать только то, что преподают, «заработал» отметку — и все, а там те, кому он поручен, сами до дела, до экзаменов доведут. Ну вот, скажем, надо знать, что такое почва, откуда она взялась, — ну и усвой, что об этом в учебнике написано, и отвечай, что такое почва.
Ну а что из этого следует дальше, если спросят? А вот, что слышал на лекции, что и в учебнике тоже сказано, мол, возникновение и развитие почв и почвенного плодородия обусловлено жизнедеятельностью растений! По мере прогрессивного развития растительности плодородие почвы возрастает. Есть против чего возражать? Нет! «Да оно и на самом деле так получается, — размышлял молодой Головачев. — Каждый год у нас увеличивается урожайность, каждый год наши нивы дают все больше и больше хлеба. Скоро десять миллиардов пудов его ежегодно собирать будем. Об этом официально говорится. Даже у бабки в деревне каждый год на полцентнера, а то и на полтора сами колхозники в планах своих урожаи планируют выше прошлогоднего. И получается, что по мере прогрессивного развития растительности плодородие почвы возрастает. Все ясно!» И ответив на зачете так, он уже был спокоен, как в минувшие годы в школе: «Очхор заработан!»
Словом, на первом курсе учился Павел точно так же, как в школе своей в Обояни. Свободен — гуляет, шалындает. Дело есть — занят им, не оторвешь.
Жил он в студенческом городке возле Мазутного проезда. Общежитие — двухэтажный желтый дом из щитов, штукатуренный; комнаты — на три-четыре человека. Он и сейчас еще цел, этот городок, строенный на двадцать лет жизни, с загадом на перестройку, сноску, строен еще в первые годы пятилетки. А стоит еще и сейчас, держится, словно не из щитов да столбов дома построены, а сложены из кирпича или рублены «в лапу» из тесаных бревен. Осели дома, покривились местами, а все еще стоят.
Павел жил на первом этаже в одном из таких домов с однокурсниками Еремеем Кривых, улыбчивым, неразговорчивым, вернее, просто молчаливым сибиряком откуда-то из Барабы, да с Вадимом Кушнаревым, обстоятельным, толковым парнем откуда-то из-под Ржева, тверяка по месту рождения. Кушнарев Павлу как-то сразу не понравился манерой независимо, «умно» держаться. В своей комнате на троих он бывал мало в течение дня именно из-за того, что этот умный все там умничал и много спорил и толковал с молчаливым Еремеем Кривых. А у Кривых ему не нравилось имя.
«Эко выкопали имечко ему папа с мамой!» — удивлялся Павел и начал было звать Кривых Ерёмой.
— Ерёма — это Ерёма, — сказал ему как-то с улыбкой на это Вадим Кушнарев, — и это значит — сидел бы ты дома да точил бы свои веретёна. А его зовут все же Еремей. А всяк Еремей про себя разумей!
Это, как показалось Павлу, был тогда первый налет на него со стороны новых знакомых и товарищей и по курсу и по общежитию. «Занозист!» — решил Павел и стал «мало замечать» Кушнарева.
В свободное время, когда можно было шалындать, то есть ничего не делать, его несло в комнату этажом выше, к второкурснику Лешке Гиревикову, парню уже с брюшком, ленивому, вяловатому, с толстым, мясистым носом, похожим на мысок широконосого башмака, туляка родом, выходца откуда-то из-под Богородска, где было когда-то богатое имение небезызвестного графа Бобринского.