Угадывали события немногие. Из солдат, кроме прежних направлений, мало кто знал, что уже с июня и июля появились новые, надвигавшиеся все ближе на восток фронты: Донской, Кавказский, Воронежский, Сталинградский. Хлеб Кубани, нефтяные разработки Майкопа, скот Калмыкии — все уже было взято немцами, и враг силился выйти на Волгу, чтобы отрезать север от юга, Москву от Урала.
Группа войск «Центр», отброшенная от Москвы в зимнем наступлении, остановилась под Ржевом, хорошо укрепившись, и тогда, когда уже немецкие колонны надвигались на юге на Волгу, под Гжатском, всего в нескольких часах езды от Москвы, стояли те же немцы. Мало кто тогда хорошо осознавал, что нажим под Ржевом есть всего-навсего только мужественный маневр, направленный и рассчитанный на то, чтобы отвлечь на себя как можно больше резервов этой злосчастной группы «Центр», сковать ее, облегчить судьбу войск, отходивших и укреплявшиеся на Волге и вставших на Северном Кавказе; там уже начинали закладываться прочные камни победы — победы волжской.
Если издали, с какого-нибудь бугра, в эти августовские дни довелось бы кому-нибудь взглянуть на Ржев, тот, видимо, не нашел бы ничего необычного в облике этого города. Были дома, были деревья, была даже тишина, затаенная над ним, похожая на большое ожидание. Но вблизи или в самом городе все было не так. Если наши стояли напрочно на отбитом у немцев бывшем аэродроме, то немцы стояли напрочно в бывшем военном нашем городке. Земля всюду, где было надо, взбугрилась от блиндажей, землянок, ходов сообщения, переходов, и по зорям можно было слышать часто со стороны всех этих укреплений и русскую и немецкую речь.
Днями, неделями шли бои за какой-нибудь холм или участок земли, ожесточенные, отупляющие, изнервливающие бои, и часто кончалось тем, что ни холм, ни клочок земли никому не доставался и все надо было начинать заново.
Но все это было после того, как Кушнарева уже не было, а Головачев продолжал служить все в той же части.
В мае под Ржевом и Кушнарев и Головачев, как и многие другие, находились в резерве. Из этого резерва и были они назначены нести службу регулирования на контрольно-пропускном пункте. И находился этот пункт в лесной овражистой местности. И если не все, то многие дороги и тропки вели через него на передовую.
Служил этот контрольно-пропускной пункт у Малиновой балки для той цели, чтобы ни отбившийся от части детина, ни «рану́шка» какой не шли там, где не положено, а шли там, где всем идти уготовано.
Командовал им бравый младший лейтенант Баблоев. До войны, он был милицейским работником, с первых дней войны вступил в армейский строй. В составе КПП — пять-шесть человек. Иногда их возглавлял офицер, а чаще сержант.
И все как-то складывалось так, что нести службу у Малиновой балки и Головачеву и Кушнареву приходилось тоже вместе. Стоят близко друг от друга и видят друг друга, а только Вадиму всю Малиновую балку видно, Головачеву — не всю: холмистый мыс вылез в балку между ними, по этот мыс и видит балку Головачев.
Кто назвал этот суходольный овраг с отвершками под лещиной и кустистым дубняком Малиновой балкой — неизвестно, должно быть топографы. Вершиной да оврагом называют в этих местах такие эрозийные сооружения природы. А тут по-донски: балка! Так вот по этот край Малиновой балки в мае несли свою службу и Кушнарев и Головачев, а по тот край ее, за высоким, горбатым увалом, были наши передовые позиции. Иной раз там тихо, а иной раз такая перестрелка пойдет, так там, за увалом, все громыхает, что казалось и Головачеву и Кушнареву не раз — вот и начался тот прорыв на запад, которого долго и с нетерпением ждали все от мала до велика.
С того момента, как был похоронен под елочкой Еремей Кривых, согнулся было Вадим, сгорбился и умолк надолго. Идет ли, сидит ли — все молчит, все горбится. От начальства не раз замечания получал по поводу своей выправки, раз даже мокрой вороной был назван. А к самой весне повеселел, распрямился, стал опять самим собою. И балагурить стал, и посмеиваться. Боец как боец.
Только и тут не был Вадим похож совсем на всех тех, с кем в строю стоял. Можно было выделить его чем-то из всех других. У всех других даже разговоры обыкновенные, солдатские, бытовые. А Вадим все про что-нибудь такое, что с мирной жизнью связано, заведет. Про научные вопросы рассказывает, про книги, а то и про цветок какой ранний, хоть про желтую приболотную калужницу.
У кого в карманах «солдатский порядок» и мало чего в них лежит, у него и в карманах шинели, к весне полученной вместо полушубка, по-прежнему гильзы пустые от патронов звенят, а в них жучки да таракашки, бумажками закупоренные, сидят. Или пучок какой-нибудь травы из кармана кажется, или кусок древесной заболони торчит, разрисованный личинкой закорыша.