Танкист шел вразвалку, ниже бедра хлопала по его правой ляжке полевая сумка, по лицу была густо размазана запекшаяся кровь. Танкист шел прямо на Вадима, и сплевывал на землю, и все вытирал тыльной стороной руки запекшиеся от жажды губы. Пораженный видимым, Вадим сделал несколько шагов ему навстречу, остановился. Остановился и танкист, когда до Кушнарева ему оставалось пять шагов.
— Здоров! — сказал Вадим и козырнул танкисту.
— Здоров! — сказал танкист и подошел вплотную к Вадиму.
— Подбит?
— Нет, — ответил танкист. — По правому баку дали, солярку выпустили. Главный бензобак цел. На последних каплях сюда дошел.
— И как тебя только пронесло здесь? — сказал Вадим, светлыми глазами оглядывая крепкую, коренастую фигуру человека, чем-то ему показавшуюся знакомой. — А лицо-то что, лицо-то в крови?
— А, пустяки! — отвечал танкист. — Окалина от брони. Раза два по броне нас поласкали фрицы.
— Ну и что дальше делать будем? — встревожился Вадим, готовый чем-нибудь помочь танкисту.
— А за помоча́ми пойду, — рассмеялся танкист тому, что как-то по-старорусски сказал: «за помоча́ми».
— Идите, — отвечал Вадим. — Знаете, куда идти? Наверно, тягач нужен?
— Тягач? — отвечал тот. — Нет, тягач не нужен. Зачем шум поднимать. Видите, стихло. Мотор исправен, сам дойду. Горючее нужно.
И танкист зашагал к березовой роще, а у Вадима защемило под ложечкой и оттого, что Еремея Кривых вспомнил, и оттого, что пропустил тех двух в шинелях, которые ловко затерялись в кустарнике, обойдя хорошо видимый отсюда контрольно-пропускной пункт. «Да я ведь где-то его видел! — воскликнул Вадим, сразу забыв прошмыгнувших людей в шинелях. — Где я его видел?» И вдруг вспомнил: «Да в Дергачах видел! Художник-анималист! За тушканчиками бегал, полевок рисовал, полетом стрепетов интересовался. Для музея… какого музея?.. Для Музея Дарвина писал! Ах, черт возьми, он, он! Такой же крепыш, коренаст, упорен. Бывало, при встрече где ни есть, а рукой помашет. Как же его фамилия, как?» — потирая лоб, думал Вадим. И ему разом вспомнились заволжские просторы под Дергачами, и Вадим заулыбался.
Через полчаса он увидел танкиста несколько выше того места, где он стоял. Танкист шел пригнувшись, катил впереди себя бочку с горючим, направляя ее руками, двигая коленом. В этом ему помогал тщедушный солдатик в длинной шинели, который все быстро уставал и часто вытирал руки о полы.
— Эй! — крикнул танкисту Вадим. — Скажите, как ваша фамилия-то будет? Вы не художник?
— Он и есть, — ответил танкист, не переставая катить бочку. — Он и есть. Белышев фамилия.
— Как, как? — переспросил Кушнарев.
— Белышев, говорю. Вениамин Белышев. Встречались, встречались! — прокричал танкист, направляя энергично бочку к низине.
А скоро танк заревел, запрыгала, закачалась над дубняком его пушка, повернутая к фронту, и танк вырвался в балку из промоины, в которую попервоначалу сполз, и пошел по дну балки, поворачивая направо, к себе. Как только танк вырвался из дубняка, из промоины, из открытого люка башни высунулся танкист, помахал Вадиму рукой, скрылся в люке и захлопнул за собою крышку. От удовольствия Вадим только заулыбался. «Вот разбойник!» — сказал он восхищенно и помахал танку вслед рукой.
Все то, что произошло с танком, Головачеву не было видно.
Обескураживало Головачева другое — появление танкиста возле Кушнарева и появление людей в шинелях левее Кушнарева. И то, что там появился человек в шлеме танкиста — а Головачев своим дальнозорким глазом отлично видел, что на человеке шлем, — и подошел к Кушнареву, и, должно быть, разговаривал с ним, и то, что там мимо него двое прошмыгнули, — его и обескуражило. «Опять этот черт самовольничает!» — подумал он. А когда увидел, как танкист двинулся от Кушнарева в сторону тыла, Головачева обуяла ярость. «Гад! — говорил он злобясь и про себя. — Ведь было уже, двоих каких-то «самоходов» на костылях однажды пропустил, имеет взыскание. А он еще и сегодня отличился. Да ведь сказано, что только через контрольно-пропускной пункт проход в тыл. А этот!..» И его обуяла такая злоба на Кушнарева, что он весь почернел и затрясся мелкой дрожью. Как вернулся танкист и катил с солдатом бочку, он проглядел. Очнулся от раздумий Головачев тогда, когда услышал рев танка в балке за мысом, и, выйдя из оцепенения, крепко сжал ладонь на автомате.