Кушнарев достоял до того часа, когда его позвали на пункт и отпустили отдыхать в землянку. О случившемся он доложил молодому незнакомому офицеру. Тот спросил его фамилию.
Кушнарев всю бы ночь провалялся без сна на своем месте, соображая обстоятельства, если бы ночью не вызвал его к себе Баблоев. Вернувшись из штаба ночью и узнав о случившемся, он более чем благосклонно отнесся к поступку Кушнарева. Он его вызвал к себе в землянку, выслушал при свете керосиновой лампы подробно о случае с танкистом, расспросил и о тех, что прошмыгнули, расспросил, откуда родом Вадим, что делал до войны, где учился, сказал ему в конце беседы:
— А доносить о случившемся полагается своему начальнику. Это вы себе возьмите за правило!
И отпустил Кушнарева, сказав:
— Идите спать.
Совсем Вадим успокоился на другой день, когда, вернувшись с дежурства, прочитал во фронтовой многотиражке под рубрикой «В бою, как в бою» рассказ о героическом поступке командира танка Белышева, сумевшего вывести поврежденный танк с поля боя и рассеявшего вражеское подразделение близ такой-то высоты, чем выручил своих из очень тяжелой обстановки.
Однако тревога у Вадима проклюнулась заново, когда под вечер этого второго дня Головачев появился у него в землянке. Он вошел в нее, долго рассматривал Кушнарева, делавшего какой-то булькающий пищик, даже ни с кем не поздоровался. Он осмотрел Кушнарева с пристрастием, осмотрел место его, где он спал, автомат, прислоненный к вещевому мешку в уголку нар, пристально на мешок посмотрел, перевел взгляд на Вадима и вышел. А когда Головачев вышел, Вадим взял да потихоньку и защелкал соловьем на пищике, который перед этим мастерил. Сыграв песенку, он отложил пищик, глубоко и невесело вздохнул и сказал:
— Война! А соловьи все равно поют. Сегодня уже не одного слышал.
Липилюшкин, не бывший в этот раз в наряде, ответил ему:
— А у нас в Барабе, должно быть, скоро жарки́ зацветут. Любовная пора это время — весна, душевная, однако.
И они стали ложиться спать. А через неделю с Кушнаревым случилось то, что привело его к гибели.
В землянки, в которых стояли Кушнарев и Головачев, пришло из-за Волги пополнение из штрафников. Пополнение было пестрое по возрасту и по подбору физическому. Люди ввалились в землянки шумно и суетно, сразу начали ссориться из-за мест, так что отделенным и взводным пришлось покричать на них и навести порядок. И когда все разобрались по местам, Кушнарев и Липилюшкин оказались все в той же землянке на десять человек, только теперь с ними было и еще восемь вновь прибывших.
Из вновь прибывших обращал на себя внимание черный, высокий, очень большой человек, много всех выше ростом. Он стоял всегда у входа, много говорил, много смеялся, много молчал, задумываясь над чем-то. Как его звали, никто еще не знал. Он все оберегал, словно ему это поручено было, маленького, тщедушного человечка, который будто все болел желудком. И когда этот человечек выходил «до ветру», черный и высокий выходил и шел за ним.
Пополнение своей разнопестростью Вадиму не ахти как понравилось — уж очень оно было какое-то несобранное, не сбитое воедино, «хлипенькое», как сказал Липилюшкин. Однако Вадим сразу привлек всеобщее внимание новых поселян к себе. Он привлек к себе внимание тем, что был парнем русских кровей, голубоглаз и прост со всеми. Липилюшкин, посмеиваясь, сказал ему:
— Ой, водяной, хорошо, что не девки здесь. Одними глазами покоряешь!
Пополнение пришло ровно через неделю после того, как случилась история с поврежденным танком и танкистом. Вадим с этих дней держался по отношению к Головачеву очень настороженно, тот явно стремился быть поодаль от него, и часто Вадим уже думал, что, собственно, между ними ничего и не произошло, взысканий у него особых нет и не напрасно ли он, Вадим, меняет к нему свое отношение. «Что было, то прошло», — уже да третий день после случая с танкистом решил Кушнарев и стал держать себя с Головачевым по-прежнему.
Но странное дело — Головачев вовсе так не думал, как Вадим, а все больше накалялся к нему каким-то таким нездоровым вниманием, что это уже замечали многие. Словом, Головачев продолжал быть таким, каким был, с головой, высоко поднятой над всеми, так, будто он не рядовой в части, а она приставлена к нему. Пополнение ему решительно не понравилось, с ним он не общался и потому, что в его землянке из пополнения никого не было, да и сам он решил ни с кем из него не заводить знакомства.