— Думала, ты спишь.
— Ну что Вы! Я не могу сомкнуть глаз, пока Вас нет дома. Вы выглядите так растерянно, госпожа, все хорошо?
— Да, все в порядке, не беспокойся. Просто я немного устала. Хочется отдохнуть.
Мэри не спалось. Она то и дело вставала с постели и ходила по комнате. Как-то так получилось, что за последние три дня в ее жизни произошло больше значимых событий, чем за три месяца, если не за три года.
Два образа не выходили у нее из головы. Билл не был омерзительным, как ей казалось раньше. Мэри видела, как он разделывал мясо и отдал большой кусок бедной женщине, не взяв с нее ни цента. И похоже было, что он делал это нередко. Нельзя быть ангелом и управлять адом, сущая правда. Но Билл был таким же человеком, как другие, а может и лучше некоторых. Буржуа не пачкали руки кровью, но что было бы, дай им волю? Быть может, все эти опрятные добрые малые в глубине души были кровожаднее бандитов. Один лишь Бог способен заглянуть в потаенные недры человеческой души. Потому лишь приговор Его бывает справедливым, но не приговор общества.
Мэри считала, что законы общества неприкосновенны, как и законы Всевышнего, но в тот злополучный день это мировоззрение пошатнулось. Если те, кого народ презирает, хотя и боится, бывают лучше, чем так называемые «сливки общества», то в чем смысл? Мы клеймим вора, не зная, что он нуждается в деньгах для своей старухи матери или для ребенка, малыша в обносках, вынужденного с самого детства окунаться в пучину мрачного быта, работы. Мы клеймим убийцу, не зная, что он мстит за обесчещенную сестру, которая покончила с собой от пережитого горя. Мы клеймим попрошайку, не зная, что он лишился правой руки на войне за свободу, за родину, которую мы привыкли воспевать, ограничиваясь одними лишь словами. Мы клеймим проститутку, не зная, что под оборванными юбками скрывается мать своего дитя, она отдает ему все, что нажила, лишь бы уберечь от горькой участи.
Да, настоящие негодяи есть везде, не каждому преступнику можно придумать оправдание. Но разве эти отверженные, призраки улиц, хуже Дэвида Тернера, способному творить бесчинства во имя удовлетворения своих низменных потребностей? Никто не видел лица Дэвида Тернера. За этой белоснежной улыбкой, добрым и кокетливым взглядом голубых глаз, за румяными щеками, кроется другой лик — уродливый, безобразный, с размытыми контурами. Он лицемерит день и ночь, этот зверь, притворяющийся агнцем. Когда ты видишь настоящего волка, смотришь ему в желтые глаза, оцениваешь свирепый оскал, знаешь, чего ожидать. Но человек приручил волка. Эти же лицедеи нападают со спины, подло, неожиданно. От них не ждешь угрозы, потому что видишь перед собой саму добродетель.
Мэри сделала выводы. О да, она сделала их. Кто знает, быть может, не ступив на ту скользкую тропу, по которой она шла сейчас, Мэри допустила бы ошибку, доверилась Дэвиду, решила, что ей нужно остепениться и так не узнала бы настоящую природу этого человека до самой свадьбы. До того, как он, упиваясь полученной властью мужа над женой, начал бы уничтожать, подавлять ее дух. Девушка была несказанно рада тому, что все обернулось именно так.
За несколько часов до рассвета она все же уснула, но пробудилась рано. Дэйзи уже не беспокоила ее завтраками, заглянув в комнату и убедившись, что хозяйка спит. Африканка подозревала что-то неладное, но «просто я немного устала» было железным оправданием. Она не хотела сомневаться в словах своей доброй белой барышни.
Мисс Грей проснулась, отобедала и отправилась в библиотеку. Здесь у нее было много литературы, в усадьбе за городом же не было вообще. Обычно, когда родители отправлялись в имение летом или весной, Мэри уговаривала их взять хотя бы пять книг. Мать вздыхала, не понимая, в чем смысл девочке читать «мужскую» литературу.
Эленор Грей была урожденной южанкой с достаточно консервативными взглядами. Она делила большинство дел и занятий на женские и мужские и очень возмущалась, когда кто-то нарушал границу, особенно когда это делала родная дочь. Но Эштон, отец Мэри, был всегда на шаг впереди матери и на полшага — общества. Хотя он зачастую соглашался с женой в вопросах воспитания, потому что сам занимался ребенком мало, отдавая предпочтение работе, а не семье, Эштон никогда не запрещал Мэри стрелять из лука, заниматься верховой ездой, читать книги из своей библиотеки и делать все, что ей по-настоящему нравилось, а не было усредненным набором хобби приличной девушки из богатой семьи.
Иногда, когда был свободен от дел, отец даже обсуждал с ней политику, говорил о семейном бюджете и, что больше всего любила Мэри — делился своим мнением о книгах. Брал в руки какой-нибудь томик и вручал девочке со словами: «Это замечательный французский классик, тебе непременно нужно прочитать, держи!» И Мэри, обрадованная вниманием родителя, считала своим священным долгом тут же приняться за чтиво.
Потом, когда умер маленький братец, Кристофер, бледный и чахлый мальчик с невыразимо грустными зелеными глазами, ему на тот момент исполнилось три годика, Эштон стал еще больше посвящать в свои дела старшую и единственную дочь за неимением другого наследника. Эленор или Нора, как ласково ее называл муж, качала головой, наблюдая, как Мэри уезжает с отцом на деловые сделки, как беседует с ним, словно мужчина с мужчиной. Эштон замечал это недовольство, но урезонивал жену: «Дорогая, если я умру, если мы умрем, она не сможет распорядиться нажитым состоянием, зная только светский этикет. Она — наш наследник и, я думаю, другого не будет. Это совсем не помешает ей быть прекрасной очаровательной девушкой». Мать соглашалась с тяжёлым сердцем, в глубине души зная, что он говорит чистую правду.
А ведь все так и случилось, как предсказывал Эштон Грей. Удивительно, как рано и как нелепо они умерли. Мать унесла из жизни эпидемия тифа, а у отца просто остановилось сердце через несколько месяцев после гибели Норы. Нельзя было сказать, что именно смерть жены подкосила здоровье Эштона, ведь он всегда был болезненным. Этот долговязый мужчина лет сорока выглядел немного старше своих лет, и его темные волосы рано одолела седина. Сначала серебро на висках, которое помнила Мэри с детства, а затем и вся густая шапка волос стала пепельно-серой. Мэри осталась сиротой, похоронив еще молодых родителей.
Библиотека неизменно навевала мысли об отце, потому Мэри старалась брать нужные книги и уходить с ними в свою спальню, чтобы не предаваться унынию. Но в этот раз она решила остаться, присела за стол, бывший когда-то частью кабинета Эштона. Данте Алигьери. Божественная комедия в переводе. Мэри уже читала эту книгу, но она ей наскучила, как только дело дошло до рая. К тому же, перевод был весьма посредственный. Поэзию сложно передать другим языком, а итальянского Мэри, к сожалению, не знала.
«Блуд. Второй круг. Надеюсь, Дэвид попадет туда, если не дальше…» — размышляла девушка, не очень внимательно вчитываясь. Ее мысли все время отвлекались на что-то совершенно далекое от предмета рассуждений поэта. Прочитав полсотни страниц, она отложила книгу. Пылающая бездна, конечно, затягивает, но настала пора возвращаться к жизни.
До конца этого дня и в следующие несколько дней Мэри занималась маленькими, но важными делами, навестила агента, затем стряпчего, узнала подробности о состоянии своих финансов. Кризис, война, валюта теряет цену, все было просто из рук вон плохо. Мэри опасалась за свои вложения. Ей удалось погасить почти все кредиты, но доходы были слишком уж скромные. Содержание плантаций, на которых отказывались работать белые и даже черные, требовало непомерных расходов. Все страшились войны, а территория, находившаяся во владении Грей, как раз была почти на границе Севера и Юга, на оспариваемых территориях.