— А ведь мы чуть было не стали сужеными. Что же ты дрожишь, Дэйв? В тот вечер ты ничего и никого не боялся. Даже господа Бога.
Взгляд жертвы бегал от стены к стене, потом остановился на Билле. А тот сложил ногу на ногу и наблюдал за представлением.
— Ч-что это значит? — надтреснутым голосом спросил любитель опиума.
Билл не ответил, предоставляя своей Птичке право играть главную роль. Он был зрителем в этой шекспировской трагедии. И ему не терпелось увидеть развязку.
— Я говорила, что у меня есть друзья. Ты думаешь, я лгала? Думаешь, я, как испуганная овечка, начала блеять, говорить все, что взбредет в голову, лишь бы страшный, большой волк оставил меня в покое? Да, правда, тогда у меня не было кое-чего важного… — Мэри наклонилась, и в ее руке сталью сверкнул нож.
Дэвид подскочил с места, но Билл поднялся вслед за ним и с усмешкой кивнул на закрытую дверь.
— Сядь, — сказал он тоном, не допускающим возражений. И бедняга Тернер снова сел. Теперь его дрожь еще больше бросалась в глаза, он был так ничтожен.
— Прошу Вас, мистер Каттинг! Я ничего не сделал! Я отдам все! — зашептал он неистово, осознав несомненную безнадежность ситуации, как утопающий, цеплялся за единственную спасительную ветку. Он никогда не переходил дорогу Мяснику, значит, ему незачем его убивать.
— Проси ее. Мне плевать на тебя, парень, — равнодушно бросил Билл, подмигнув Мэри, которая подошла к Тернеру сбоку, сжимая нож и гордо улыбаясь. — Заканчивай этот разговор побыстрее.
И тогда Тернер обратился к ней:
— Мэри… Мэри… Мисс Грей, я прошу прощения, я поступил очень подло. Я негодяй. Прошу, оставьте меня. Я больше никогда… Я уеду из города, я покину НьюЙорк завтра же утром. Уеду в Техас! Прошу Вас, Мэри, умоляю…
В глазах его блеснули слезы. Мэри недоуменно посмотрела на человека, которого только что готова была испепелить взглядом, разорвать на куски, подвергнуть всем известным цивилизации прошлого и настоящего пыткам. Перед угрозой смерти Дэвид Тернер преобразился, он стал так жалок, так убог, так несчастен. Она опешила, не знала, как быть. Конечно, она так и думала, что ее будут умолять, просить о пощаде, но ей казалось, да нет же, она была уверена в том, что после этого будет даже проще покончить с ним. Однако же, эти слова, произнесенные дребезжащим от доведенного до предела страха голосом, задели самые сокровенные струны девичьей души. Она почувствовала, будто сверху, с небес, на нее смотрит папа, мама, будто сам Христос печально качает головой, глядя на это, оплакивая грешников. Она чуть не выронила нож наземь. Мэри готова была сама расплакаться, упасть на колени, а потом убежать из этого гнусного, пропавшего сыростью и плесенью дома, вернуться домой, зарыться лицом в подушку, больше не вспоминать о произошедшем.
— Ты не можешь? — нахмурился Билл, наблюдая за ее нарастающей нерешительностью. Он подметил, как она, бледная, как мел, покусывает губы, а нож в руке ходит ходуном, норовя выскользнуть и со звоном грохнуться об пол.
Его голос был так суров, столько сомнения было в нем, что он, будто молот, просто расколол, разбил на маленькие на части картину, которою воспроизвело сознание Мэри вместе с плачущим Иисусом, смотрящими с небес родителями. Родители могли и не смотреть, а вот Билл точно смотрел. А ведь действительно, она говорила, что готова воткнуть нож в глаз Тернеру еще до того, а после — с удовольствием раздумывала об убийстве. Но она не могла представить себе, что это будет так же трудно, как убить безвинного щенка, жалобно поскуливавшего у ног. «Какая же я дура! — с горечью подумала Мэри. — Вздумала ставить себя в один ряд с Мясником? Вот тебе твое настоящее лицо, любуйся! Твои слова ничего не значат. Теперь ты не просто не леди, ты и не одна из них. Ты никогда не будешь одной из них. И сейчас Билл увидит твою слабость. Он бросит тебя, о да, бросит. Ты не сможешь вернуться к прежней жизни и умрешь как черт знает кто, никому не нужная, опозоренная».
Нет, так не годится, решила Мэри. И сердце ее ожесточилось. Этот человек хотел сделать ей больно. Кто знает, кому бы он еще навредил, подлец, мерзавец и наркоман. «Но кто ты такая? Только Бог может распоряжаться судьбами людей, судить их соразмерно проступкам…» — воскликнул было глас морали, взывая к ней, но Мэри, взяв волю в кулак, жестоко расправилась с ним, выдвинув на передний план те мысли, которые говорили ей, что это единственный правильный выход. Да, она не Господь, но мало ли людей убивают других? А сколько добрых американцев поубивало друг друга на войне? Разве лучше заколоть штыком добропорядочного южанина, которого дома ждет жена, дети, чем избавить мир от двуличного подонка? И Мэри решила взять грех на душу. Решения эти принимались меньше, чем за долю секунд. Дэвид все так же, ссутулив плечи, сидел на стуле, глядел на нее умоляюще. Мэри больше не улыбалась, вид ее выражал болезненную решимость человека, у которого больше не было выбора.
Она коснулась мокрого от холодного пота лба мужчины, провела рукой по волосам, заставляя Дэвида смотреть только в ее глаза, отвлечься. Нож блеснул в руке и, всего мгновенье, он уже был в чреве мужчины. Дэвид сдавленно охнул, глаза его округлились, он посмотрел вниз, чтобы увидеть правую руку Мэри, сжимавшую рукоять. Левой рукой она все так же держала его за голову, но уже не гладила, ладонь просто замерла. Из глаз у Мэри прыснули слезы, но она повернула лезвие по оси. Кажется, попала в печень, затем, собрав последние силы, вытащила нож и отшатнулась, чуть не упав. Дэвид теперь не смотрел на нее, он только схватился руками за живот, молча. Он не кричал, не стонал, но девушка слышала его глухое дыхание, воздух рывками вырывался из легких. Это, должно быть, последние минуты, но как их пережить? Она упала бы в обморок, если бы могла, но мир даже не покачнулся, все было таким настоящим, до ужаса четким. Мэри попятилась к шкафу и сползла по нему, закрывая лицо в беззвучных рыданиях. Не страшны те слезы, что сопровождаются криками и охами, страшны те слезы, что несут за собой тишину, лишь изредка прерываемую странными, будоражащими дух утробными звуками. Грей, будто находясь в другом измерении, откуда-то из глубин почувствовала, что ее бережно ставят на ноги. И тут мир вновь вернулся к ней, она в замешательстве оторвала руки от лица. В ее взгляде читалась паника, безысходность. Глаза налились кровью, зрачки сузились до предела, словно она смотрела прямо на солнце и ослепла от его яркого света. Но смотрела она на Билла, который, наклонившись, с не присущей ему нежностью стирал с ее щек ручейки слез.
— Ну все, хватит, Птичка. Пора, — заговорил Каттинг. Мэри отчетливо слышала произнесенные слова, но едва ли их смысл был ей хоть немного понятен. Что бы он ни сказал сейчас, это было не более разборчиво, чем лепет китайцев. Она зашагала на выход, зная, что движется не сама по себе, а направляемая сильными руками мужчины.
— Он мертв… — прошептала девушка едва слышно.
— Еще нет, но скоро будет. И ничего страшного в этом нет.
Они уже шли по улице, Билл вел ее куда-то, держа под руку, не ослабляя хватку, зная, что без поддержки девушка попросту рухнет на землю.
— Ничего страшного, — как попугай повторила с трудом шагающая тень. — Как? Ничего страшного? — вдруг она вытаращилась на Билла, в глазах, секунду назад блеклых, зажегся нехороший огонек.
Мэри сглотнула слюну, собираясь с мыслями, которые начали постепенно возвращаться к ней, старые и новые. Она рванулась вперед, ноздри раздувались в возмущении.
— Я ведь только что… Бог ты мой! Я убила человека!
— Знаю. Помолчи, если не хочешь сделать твой подвиг достоянием всей улицы.
И Мэри замолчала, потеряв запал. Но в прежнее состояние лунатика она, к счастью, не вернулась. Ей было плохо, но она не падала и могла бы обойтись без страховки. Однако Билл потащил ее по закоулкам еще быстрее, увлекая за собой. Он так больно сдавливал руку Мэри, должно быть для того, чтобы она не забывалась, оставалась в сознании. Но Птичка была возмущена тем, что плечо ноет из-за этого грубияна, не понимая, что только возмущение служит связующей нитью между ней и то и дело делавшей попытки ускользнуть из-под ног реальности. Наконец Вергилий, ведущий Поэта по аду, сбавил темп и затолкал ее в какой-то дом, усадил в кресло, как куклу.