Маленькая наследница богатых родителей лишилась расположения влиятельных людей Нью-Йорка. Можно было предположить, что она со свойственной легкостью быстро приспособится, научится жить по-другому. Но в этот раз все обернулось иначе. Слишком тяжелым оказался удар, сразивший избалованного, уверенного в своей полной безнаказанности ребенка. Иногда ее терзало чувство, будто бы тогда, в тот злополучный день, она оставила на пороге, забыла какую-то значимую частичку себя. Синие пятна очертили пространство светлой кожи под глазами, очевидные следы бессонницы. Мэри мучилась, рыдала по ночам, ворочалась, думая, как бы могло все обернуться, скажи она что-нибудь другое, хватаясь за ни в чем не повинные уши подушки, кулаком била по кровати, истерзанная дурными сновидениями. Ее начинало пугать, что жуткий сон, так хорошо отпечатавшийся в памяти, продолжал повторяться, причем достаточно часто. К нему прибавилось еще несколько.
Мэри снилось, как она приходит в оперу в одной ночной рубашке и понимает это только тогда, когда все вокруг начинают смеяться, направляя в ее сторону бинокли. Даже артисты прерывают выступление, чтобы посмеяться над ней. Они хохочут, и этот хохот демоническим воплем отражается в ушах девушки. Мэри зажимает их так сильно, что чувствует вполне ощутимую боль. Вдруг слышит смех позади себя, совсем близко, в ложе, оборачивается и видит свою бабушку Августину. Старая женщина стоит в полутьме, но Мэри видит, как та аплодирует. Вдруг свет падает прямо на бабушку, неизвестно откуда взявшийся, озаряя лицо, разбухшее и синюшное. Миссис Августина Грей умерла от отека легких, с пеной у рта. Она была тучной и страдала от сердца. На этом моменте столкновения взглядов злорадствующей мертвой бабушки и испуганной внучки девушка проснулась, чувствуя, как по скулам текут непрерывные ручьи слез.
Днем она неизменно брала себя в руки, отгораживалась от тяжелой, давящей правды. У нее хотя бы было место в этом мире. Ее место — рядом с Биллом, которого она после всего произошедшего любила не меньше, а даже больше, потому что он один не оставил ее. Он и Дэйзи, про которую Мэри почему-то забывала, слишком уж привыкла к этой тихой привязанности негритянки, скромной, не требующей ответа.
Мэри окончательно переступила черту. Ей больше не надо было притворяться, стягивать чепец или шляпку на лицо, чтобы никто не узнал. На второй день после случившегося, когда она заявилась к Биллу посреди дня, он сразу понял, что что-то не так.
— Какое необычное время для визита, воробышек, — удивился он.
— Теперь могу появляться тут и где-либо еще в любое время. Моя репутация больше не стоит и гроша, ее нет. Она испарилась. Все мои старания рухнули. Видишь ли, я виновата сама. Это глупое обвинение можно было просто опровергнуть или ускользнуть от него, но что-то во мне вспыхнуло, я не удержалась и… Не то чтобы я не опровергла, можно сказать, я подтвердила! Подтвердила, что была в салуне! Дьявол! Самое, самое нелепое, что можно было придумать!
Билл задумался, облокотившись на спинку кресла, а затем сказал:
— Ты всегда была такой, деточка, пламенной. Просто эту искру в тебе гасили с детства. Тонна кружевных платочков была выброшена в огонь и в конце концов потушила его. Твои мамки-няньки, не в обиду твоей покойной матери, ничего не смыслили в воспитании. Они пытались сделать из лебедя ласточку. Зачем? А просто потому, что вокруг были одни ласточки. Нет ничего странного в том, что в тебе заговорил настоящий характер, а не то, что пытались слепить другие. Ты поступила глупо и сама знаешь об этом, но какой смысл убиваться сейчас, когда все позади?
Неожиданно было слышать такие мудрые слова от Мясника. Сейчас он напоминал Каррингтона, хоть и явно уступал тому в образованности и красноречии.
— Все, что ни случается, все к лучшему, — машинально воспроизвела Мэри простую истину, знакомую с малых лет.
— Что? — переспросил мужчина, не расслышав этих слов, произнесенных тихо, себе под нос.
— Я говорю, наверное, ты прав. Как бы то ни было, уже не повернешь назад. И смысла оглядываться нет. Нужно жить дальше. Я совсем забыла со своими проблемами… За каким, спрашивается, чертом ты убил шерифа?
— Потому что ирландский пес это заслужил, — спокойно ответил он, словно речь шла вовсе не о хладнокровной расправе.
— Но посреди бела дня, Билл, это опасно. Люди могут разгневаться…
— На то и расчет. Ты не поняла, птичка? Это провокация, плевок в лицо Валлону. Он не может не ответить на такое.
— Кролики уже встали на ноги. Разве не было бы разумнее не переходить им дорогу? Такими действиями мы только подкрепляем вражду, собираем им сторонников своими же руками.
— Пф! Нет. В Нью-Йорке нет места для двух таких банд. Либо они, либо мы.
— Но почему тогда не раньше? Когда они были слабыми? — не отставала Грей.
— Я не избиваю младенцев. Это было бы лишено и тени величия, мы должны презирать недостойного соперника, а не втаптывать его в землю. Я уверен, что Коренным такой акт не принес бы ни славы, ни влияния.
— Зато это было бы безопасно.
— Безопасно? Ты не понимаешь правил игры, птичка. Безопасность — последнее, о чем стоит беспокоиться бандиту. Когда такой, как я, начинает забивать голову мыслями, как бы поосторожнее провернуть дельце с меньшими потерями и большей выгодой, он становится Твидом. Ты ведь встречала нашего мэра. Хорош, правда? А еще печется о своей безопасности, как никто другой. Меньше, конечно, чем о деньгах, напрятанных по банкам, но все же. Мы, Мэри, авантюристы, это часть нашей природы. Никто не задумывается: надежно ли, стоит ли риска. Мы живем моментом, и наша жизнь, крошка — сегодняшний день. Завтра, вполне возможно, не будет вообще.
Завтра, вполне возможно, не будет вообще. И снова о природе. Где-то она это уже слышала. Мэри посмотрела в свое отражение в бокале. Девушка стала слишком много задумываться о жизни, растеряла большую часть своей веселости. Ей стало казаться, что все вокруг — спектакль, в котором она играет главную роль. Проблема в том, что актриса не знала судьбу своего персонажа, которая, кажется, решалась уже сейчас, незаметно, но неотвратимо.
Она повернула руки ладонями вверх, взглянула на паутинку извилистых линий. Говорят, цыганки умеют гадать по этим узорам, видеть, какой рок уготован человеку. Мэри попыталась вспомнить, видела ли она когда-нибудь цыган. Скорее всего нет, в Новом свете их было не так много, как в Европе, да и жила она в таком мирке, в котором не было места для цыган, бродячего цирка и прочего. Девушка прикрыла глаза, представляя, как гадалка с красивыми глубокими, как озеро, черными глазами, прикасается к ней своими длинными смуглыми пальцами, томно прикрывает веки и говорит что-то на своем, а затем вдруг распахивает глаза и… выносит приговор.
Нет, нет, все должно быть совсем не так. Цыганка скажет, что Мэри проживет долгую и счастливую жизнь, что все проблемы как-нибудь решатся. Но, конечно, никакой цыганки не было и не будет. Рядом с ней все еще был Билл.
— Я так хочу, чтобы Амстердам больше не вставал у нас на пути. Ведь все было так хорошо, пока не объявился он. Зачем же Господь посылает мне испытания? Чего ему надо? — Мэри сказала это на одном выдохе и снова опустила взгляд. То, что терзало ее так давно, наконец вышло наружу одним цельным вопросом. Жаль только, ответить на этот вопрос не суждено было никому.
========== Призыв ==========
Случилось то, чего с нетерпением ожидал весь город. Вызов принят. Удача сопутствует храбрым, да будет так. Две банды должны столкнуться лицом к лицу, биться не на жизнь, а на смерть. Но не одна эта новость подогревала НьюЙорк. Пришли списки погибших с полей сражений. Слезы затопили улицы. Многих новобранцев, только что ушедших на фронт, убили южане или болезнь, вечный спутник войны, а родственники, раздавленные горем, не могли даже похоронить своих сыновей, братьев и мужей, вынужденные свыкнуться с мыслью, что их дорогие сердцу люди будут погребены где-то далеко в безымянной братской могиле, возможно, даже не сразу. Их изуродованные останки не обретут покоя в родной земле. Чьей-то родиной была Америка, а чьей-то — далекая Ирландия или Германия. Море разделило отечество и сына, погибшего, сражаясь за чужую страну, едва знакомую.