Наступил первый день призыва. Народ, гневный и ропщущий, не хотел становиться частью этих страшных списков, пока богатые отсиживались по домам.
В это время банды собирали силы. Кролики сумели переманить на свою сторону несколько старых группировок, но перевес у них все равно, если и был, то количественно незначительный. Все они, Кролики, Коренные и прочие, увлеченные своей грызней, не хотели видеть, что у порога грядущего дня стоит нечто гораздо более страшное, чем предстоящая стычка.
Рассвет. Райская площадь. Место и время было условлено. Оставались часы до судьбоносного события. Билл запретил Мэри появляться на улицах во время столкновения, но сейчас она металась по дому, как испуганная лань. Перед глазами то и дело всплывали воспоминания о последней их встрече.
Это было вчера вечером. Билл точил ножи, свой любимый инструмент для убийства и разделки мяса одновременно. Мэри села в уголок, на табуретку, молча наблюдая. Скрежет металла будто бы отдавал в самое сердце, проезжаясь холодным лезвием по мягкой плоти. У нее душа была не на месте, и поддерживать какой-то разговор казалось глупой затеей, потому что тема была лишь одна, а никому из присутствующих не хотелось выносить сор из избы своего разума, где протекала бурная мыслительная деятельность. Шрх-шрх-шрх.
В молчании прошли несколько часов, Мэри все так же сидела на прежнем месте, а Билл все так же точил ножи, кажется, уже давным давно готовые к бою. И все же он бросил это дело, повернулся к девушке. Та не сразу обратила внимание, что что-то переменилось в обстановке и неприятные звуки исчезли. Затем, как бы очнувшись ото сна, она два раза моргнула, широко открыла глаза, посмотрела в сторону мужчины, стоявшего напротив.
— Волнуешься? — спросил наконец он. Кажется, ответ был очевиднее утверждения, что небо голубое.
— Да… Я думаю, все время думаю. Я так часто вижу страшные сны и… боюсь потерять тебя.
Обычно звонкий голос зазвучал сдавленно, хрипло, будто говорил совсем другой человек. И другой же человек, не тот, которого она знала, ответил:
— Я не подведу тебя, Птичка, убью паршивца, и пусть весь НьюЙорк увидит это. Раньше я не боялся пачкать руки, встревать в опасности. Смотри-ка, что ты наделала, ты сделала меня слабым, Мэри. Теперь я не спешу расставаться с гребаным миром, в котором есть ты.
— Наверное… наверное. Я читала, что любовь окрыляет, дает сил, смелости. Я стала сильной, но, когда тебе грозит опасность я не… я не могу бороться с этим страхом. Это ужасно, Билл, я такая трусиха! Я ведь… ведь знаю, что ты справишься с ним, как и с десятком таких же выскочек до него. Но сердце болит так страшно… И эта боль не дает мне жить, я туго соображаю.
— Не бойся, — Билл подошел, за руки подняв ее со стула. — Бродячие псы отведают потрохов Валлона завтра же. И я всегда буду рядом, слышишь? — он слегка тряхнул ее, провел рукой по растрепанным каштановым волосам и услышал всхлипы.
— Нет, я не плачу. Я не плачу! — взгляд опухших от слез и недосыпания очей девушки, еще более нежно-голубых на фоне красноты, поднялся. Она, наклонив голову, шмыгая носом, посмотрела прямо в глаза мужчине, не зная, что и читать в этом странном выражении, которое приобрело его лицо. Мэри чувствовала, что сегодня очень важный день, ее вновь посетило необъяснимое чувство, что она — персонаж какой-то книги, героиня в пьесе, написанной скучающим автором, а развязка очень близко.
— Не смей умирать, — сказала она четко и резко. Голос, сказавший эту фразу, был совсем не похож на прежний, ломающийся и вибрирующий. Заговорила сила, с которой нельзя было спорить.
Они даже не думали прощаться на случай, если что-то случится. Слова прощания готовы были вот-вот сорваться с губ, но все не шли, обрывались мыслями о том, что это невозможно, исход стычки практически предрешен. Каждый уверял себя в этом.
И вот теперь Мэри, блуждая по комнатам, как неприкаянная душа, восстанавливала в памяти каждую фразу, каждый взгляд. Ее начинал охватывать суеверный ужас. Вдруг раздался стук.
— Д-дэйзи? Спроси, кто там.
Какая-то странная, безумная мысль промелькнула в голове. Нет, невозможно.
— Мистер Джеймс Каррингтон. Утверждает, что вы хорошо знакомы и просит немедленной встречи.
Что? Скрипач? Зачем? Почему?
— Пусть войдет, — ответила Мэри, немного отвлекшись от разрывающих сердце дум.
Она, остановившись на лестнице, ведущей на второй этаж, увидела на пороге сутулую фигуру Каррингтона. «Господи, как же он плохо выглядит», — подумала она и спустилась вниз поприветствовать нежданного гостя.
— Чем обязана, мистер Каррингтон? — спросила она любезным тоном, через который, правда, отчетливо слышалось волнение.
Скрипач сверкнул глазами на Дэйзи, стоявшую в коридоре и считавшую своим долгом проследить за поведением подозрительного посетителя.
— Нужно поговорить, мисс Грей. Без свидетелей.
— Как скажете, — ответила Мэри и повела его в библиотеку, свое самое личное и дорогое сердцу место в этом доме. Негритянка неодобрительно покачала головой, но возражать не стала.
Мэри видела, что Каррингтон, усевшийся на кресло около стеллажей, собирался заговорить, но его прервал приступ резкого сухого кашля.
— Зараза, — наконец прохрипел он, — либо это проклятый табак, либо Господь решил наконец избавить мир от меня.
Его маленькие глаза прослезились от приступа. Скрипач как будто постарел еще на несколько лет, хотя, в сущности, никогда не выглядел моложе. Дело ли было в тусклом освещении, в общем настроении ли Мэри или случилось что-то — она не знала. Грей с настороженным вниманием смотрела на него, ожидая, что же такого может сказать ей старый ворон. Может, он принес какую-то важную весть.
— Помнишь, я говорил, что когда-нибудь расскажу тебе мою историю? Ты, наверное, и забыла об этом обещании. У малютки много забот, не так ли? Не до стариков с их ностальгиями. Но, все же, тогда тебе было действительно интересно. Я знаю, как ты сейчас волнуешься и, должно быть, думаешь, что из-за всех переживаний тут же выкинешь из головы мою ненужную, принесенную не к месту историю, да и вообще не пойти ли мне к чертовой матери вместе со своими старческими моралями. Но именно в таком состоянии человек лучше всего запоминает, его мозг, напряженный до предела, усиливает все свои возможности. И, хотя кажется, что внимание рассеянно, но на самом деле твое сознание с жадностью ловит все то, что услышит, заталкивая в сокровищницу памяти. И именно то, что ты услышишь и увидишь сегодня, а, как мне кажется, при любом исходе этот день будет судьбоносным для тебя, всегда будет с тобой. По крайней мере, я верю, что это так. Но, даже если часть моих слов пройдет мимо тебя, в этом нет ничего страшного.
Мэри чувствовала, как в ней нарастает недовольство. Слишком много слов. Но, в отличие от прошлого их откровенного разговора, на сей раз она решила все-таки терпеливо дослушать его, внять каждому слову. Физически необходимо было отвлечься. И она, сдвинув брови, села рядом.
— Я вижу, как ты злишься. Мерзкий надоедливый старикан, да? Однако, раз уж слушаешь, то слушай. Когда-то, как ни странно, я тоже был молодым, — в глазах Каррингтона мелькнуло что-то вроде озорного огонька приятного воспоминания, резкие, грубые морщины немного разгладились, и Мэри, обычно не слишком внимательная к мелочам, заметив это, даже немного порадовалась за него и успокоилась. — Мне было лет семнадцать. Самый расцвет сил. Был баловнем, не знающим невзгод, ни разу не был порот, а, пожалуй, зря. Любил разъезжать на коне, которого ни больше ни меньше назвал Буцефалом. Мои выходки потрясали семью, но бывают ведь сыновья и хуже, верно? Вообще в дворянской среде таких уйма, а мотовство — отнюдь не повод для порицания. Мать мяла платочек и вздыхала, а отец лишь говорил, что в молодости был таким же, затем образумился. Я ему не верил, не думал, что могу превратиться в такого, как он. Я искал приключений, гуляний, веселья.