- Я не гад, а делегат! - засмеялся Колька. - Айда на Тверскую, там кимовцы агитки раздают!
- Да на кой черт мне они... - презрительно сплюнул Котях. - Я, по-вашему, сын кулака. И нечего меня в вашу комсомолию тянуть. Все равно не пойду.
- Пойдешь, милый, - погладила его по руке Алевтина. - Разве я тебя держать буду?
- Неужели не будешь?! - радостно схватил ее за плечи Павел.
- Не буду, - улыбнулась Крупская.
- Правда - не будешь? - понуро спросил Мокин, нарезая хлеб.
- Не буду! - мотнул головой Николаевский.
- В самом деле не будешь? - усмехнулся Лотко.
- Не буду, - командир отодвинул котелок рукой.
- Взаправду не будешь? - вплотную подошел к нему Ленька.
- Не буду... - пролепетал разбитыми губами комиссар.
- Действительно не будешь? - сердито уставилась на него бабушка.
- Не буду, - отмахнулся капитан.
- Серьезно - не будешь? - вопросительно протянул рыжий.
- Не буду, - ответил Борис, открывая крышку рояля.
- Так не будешь?
- Не буду.
- Не будешь?
- Не буду!
- Не будешь?!
- Не буду!
- Не будешь?!
- Не буду...
- Не будешь?!
- Да не буду, не буду...
Ермаков взобрался на холм и огляделся, сняв кепку. Стройка начиналась здесь. Прямо возле холма лежали штабелями плиты, гравий, черные кубы битума, мотки проволоки, шлакоблоки. Чуть поодаль тянулся котлован с торчащими из него сваями. На той стороне стояли тракторы, кран и два экскаватора. Ермаков улыбнулся, расстегнул забрызганный грязью плащ и подставил грудь весеннему ветру. Со стороны городка послышались два продолжительных гудка. Постояв немного, он подхватил чемодан, сбежал с холма и зашагал вдоль разбитой тракторами дороги. Не успел он пройти и полкилометра, как его догнала телега, запряженная худой пегой лошаденкой. Сидящий на телеге мужик приподнял рваный молохай и наклонил седую голову:
- Здравица желаем, барин.
- Здравствуй, - ответил Ермаков.
- В Старые Выселки, стало быть?
- В Старые Выселки. Ты оттуда?
- Точно так. Садитесь, подвезу вас.
- Нет, спасибо, братец. Ты лучше чемодан мой доставь в дом вашей барыни. Я пешком дойду.
- Ну, как угодно...
Мужик принял на телегу чемодан и хлестнул лошадь.
Оркестр бодро заиграл "Брызги шампанского". Андрей стал искать глазами Ольгу, но в мелькании танцующих пар попадались незнакомые лица.
- Я здесь! - громко закричала она из зарослей ивняка.
Ее молодое тело мелькало меж ветвей, растрепанная коса струилась по плечам.
- Но что же ты... - раздался страстный шепот комсорга, и Сергей, нащупав в темноте его руку, вложил в нее лимонку.
Полозов сжал ее, стал покрывать поцелуями шею и грудь:
- Мы скоро поженимся, милая... уедем отсюда... украду я тебя... на зло всей твоей родне украду...
- На зло, Валентин, никому ничего делать не надо, - завуч подошел к нему, расправил мятый галстук. - И вообще. Если твой товарищ провинился перед дружиной, сподличал, надо не самосуд устраивать, а пойти к вашему председателю и попросить собрать экстренное собрание. И все открыто разобрать. Понятно?
- Понятно, товарищ Ленин, - проговорил матрос, улыбаясь во весь свой щербатый рот. - А привет ваш я братишкам передам! Обязательно!
- Вот и прекрасно, - снял очки Островский. - Только, пожалуйста, известите об этом ректорат.
- Лады, - просипел Кулек, пряча наган за пазуху. - А вожака ихнего, Лаврушку, я уж на себя возьму. Кровью похаркает, дай срок...
- Не дам! Никаких сроков тебе больше не дам! - Коренев вскочил и заходил по кабинету. - Ты в марте месяце еще клялся, что не будешь больше спортивный режим нарушать! Чуть не плакал! И что, опять? Нам же послезавтра на кубок играть! А ты посмотри на свою физиономию! Посмотри!
- Да что ты в моем лице нашел-то? - тихо спросила Ира, глядя в маленькое зеркальце. - Обыкновенное лицо. Как у всех...
- Ну, да! Как у всех! Что ты, Ваня, - дед отложил в сторону полено и повернулся к нему. - У Ленина было лицо особенное. Такого не забудешь...
- Забудут, - уверенно кивнул Хохлов. - Забудут и слово-то это проклятое - война...
- Ты так думаешь? - осторожно спросил боцман.
- Уверен.
- Правда?
- Абсолютно!
- Нет, без шуток?!
- А что, я шутить сюда приехал?!
- В самом деле?!
- Да. В самом деле.
- Ну, тогда я молчу... - почтительно коснулся фуражки уполномоченный и бесшумно вышел в коридор.
Там было темно, сыро и пахло землей. Золотарев достал кисет, развязал:
- Вот. Ну, а как артобстрел кончился, я, значит, выглянул из окопа, а впереди на снегу будто кучи навозные - "тигры". И ползут. Медленно, медленно. Рядышком, опять же, - пехота. Ну, что ж, надо и об обороне подумать. Поставил ПТР перед собой, гранаты разложил и жду.
- А потом что?
- Ну, я вниз сбежал, помог им из машины выбраться, - продолжал Николай. - Дядя Сережа помолодел за месяц. А вот Танька потолстела, это ты верно потом заметила. Ну, а так - ничего. Посидели потом у нас, выпили...
- А потом что?
- А потом я сотне командую: рысью! За мной! Мааарш! И по оврагу, по оврагу! Вышли ажник в тылы к ним. Ну, и пошерстили за милую душу...
- Ну, а потом что?
- Потом... Потом я реактор выключил, к Красильникову подошел. А он бледный весь. И записи показывает мне. Я посмотрел - двести девяносто! Сначала никто не поверил. Ну, потом-то кверху ногами заходили от радости...
- А после?
- Догнал его, схватил за шиворот. А он, как угорь, - визжит, извивается. Я его встряхнул, а у него из-под рубахи - деньги Машкины. Те самые, что она в Фонд мира послать хотела! Ну, уж тут-то я, конечно, не сдержался...