Призывающих бросать работу сектантов рассредоточивали по глухим командировкам, ссылали на Кондостров, «Зайчики» и на Анзер, где погибли тысячи лиц разных исповеданий: имяславцы, духоборы, христосики. Убежденные, что пришел Антихрист, сектанты отказывались брать документы с печатью, а также открывать свое христианское имя. На вопрос, как их зовут, они отвечали «Бог знает», другого ответа добиться было невозможно.
Иеросхимонах Иисус, основатель Голгофо — Распятского скита.
Одну группу духоборов поручили палачу Новикову. Тот бил их плетьми, покуда не онемеларука. Верующие умоляли застрелить их, не мучить. Их вывели из церковного притвора с руками, связанными за спиной. Палачей возглавлял Д. Успенский, попавший на Соловки за то, что убил отца — священника, как социально чуждого[3].
Голгофо — Распятский скит в XIX веке.
Лязгнули затворы. Бородатый старик, по виду старший, попросил: «Помирать будем, молитву бы на исход души». Ответом ему была жуткая тишина. «Не терпит Антихрист креста, руки вяжет, — вздохнул бородач и разрешил: — Крестись, братия, умом». Раздались выстрелы. На мшистую землю Голгофы хлынула кровь…
Летом 1929 г. на Соловки прибыло тридцать монахинь, в большинстве из Шамординского монастыря, что близ Оптиной пустыни. Они решительно заявили, что на Антихриста работать не будут. К инокиням были применены все принятые в таких случаях меры: ругань, голод, избиение, карцер — безрезультатно. Таких расстреливали или ссылали на Анзер, где они сами умирали медленной смертью. Но протест монахинь происходил настолько достойно, без скандалов и хулиганства, что сам начальник лагеря Зарин не мог перенести их смирения. Это были фанатички, ищущие страданий, и за это их все жалели.
Одного из соловецких врачей и доктора Жижиленко (епископа Максима Серпуховского) вызвали к начальнику санчасти Антиповой и рекомендовали признать монахинь нетрудоспособными, чтобы освободить от работ на законном основании. Врачи, как могли, пытались уговорить упрямых женщин, чтобы те разрешили признать себя больными, без медосмотра, но сестры стояли на своем, даже ссылка на работающих иерархов не помогла. «Спасибо, мы здоровы, просто не хотим служить Антихристу». Но через несколько дней согласились стегать одеяла для лазарета; при работе пели молитвы и псалмы.
Последний акт трагедии: на Соловки доставили священника, который оказался духовным отцом некоторых инокинь. На вопрос духовных дочерей он ответил категорическим запрещением трудиться на безбожную власть. Священника расстреляли, а их разъединили и отправили куда-то поодиночке. Они сгинули без следа[4]…
В коровнике на Анзере работала Варвара Брусилова, родственница знаменитого русского генерала Брусилова. Она была немолода, некрасива, поэтому ее сослали на черную работу. Вечерами Варвара подолгу молилась, уважала Столыпина и ненавидела коммунизм. И вот случилось несчастье: подохло двадцать коров. Ее заключили в каменный «мешок», который монахи использовали для хранения продуктов, а лагерное начальство приспособило под карцер. Следователь Царапкин пытал ее, вынуждал признаться в намеренном вредительстве. Отравление коров Брусилова отрицала, однако с удовольствием подписала, что в гибели России виноваты большевики. Следователя это устроило. Ей добавили 10 лет. Впоследствии, по одним сведениям, расстреляли за контрреволюционную пропаганду, по другим — сгноили на Беломорканале…
В конце 20–х годов на Голгофе в тайне и закрытости содержали духовенство высших иерархий. Их случайно увидела ссыльная О. В. Второва-Яфа, попавшая в лагерь по делу религиозного кружка «Воскресение». В Чистый Четверг, когда Святая церковь празднует установление Таинства Евхаристии, к Троицкому скиту, где она была заключена, с некоего засекреченного, как она пишет, пункта привели четырнадцать епископов и приказали расчистить площадку перед зданием. Не привыкшие к грубой работе, средних лет и совсем старые, слабосильные узники в рясах сосредоточенно скалывали снег, залежавшиеся куски крушили ломом, грузили в тачки и сбрасывали в овраг. Они работали молча, ничем не проявляя своих чувств. Заключенные Троицкого скита столпились у зарешеченных окон и, глядя на издевательство над иереями, не скрываясь, плакали.
«Я тоже смотрела и тоже плакала, — вспоминает очевидица. — Мне казалось, что страницы Четьи — Минеи ожили перед нашими глазами. Эти четырнадцать епископов не были сейчас в подобающем их сану облачении и не находились в храме, не участвовали в обряде «омовения ног» — этой ежегодно повторяющейся мистерии, символизирующей подвиг смирения, — но для меня было ясно: то, что происходит сейчас перед нами — гораздо больше и выше, ибо это уже не условный символ, не обряд, а подлинный подвиг смирения истинных пастырей церкви, самоотверженно и до конца твердо отстаивающих веру Христову»[5].
3
В лагере он быстро выдвинулся на мелкие начальственные посты, затем возглавлял культурно-воспитательную часть и некоторое время весь СЛОН. Успенский лично расстрелял многих на Соловках и на Беломорканале, где его прозвали «Соловецким Бонапартом».
4
Розанов Михаил. Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922–1939. Факты — Домыслы — «Параши». Обзор воспоминаний соловчан в 2–х книгах: кн. 1, с. 263–267. — Изд. автора, 1979; Прот. Польских Михаил. Новые мученики Российские: т. 1, с. 257–261. —Свято — Троицкий монастырь, Джорданвилль, 1947.