На первом допросе рослый с рыжей бородой, в тельняшке под расстегнутой гимнастеркой, подшитых кожей широченных галифе чекист Шульга выслушал жалобы певицы на кишащую клопами камеру, беззаконие.
— Все сказали?
— Нет, далеко не все, — Плевицкая упрямо тряхнула головой. — Еще извольте объяснить, в чем виноваты мы с мужем?
— Интересуетесь? А мне желательно узнать, как давно связаны с монархическим подпольем?
— Пардон, при чем я?
— У поборников возвращения царского строя вы вроде как знамя. Еще бы, крестница свергнутого Николашки Кровавого!
— Во-первых, царь не свергнут, а добровольно отрекся от престола, во-вторых, не была его крестницей, он ценил мое мастерство, и только. О подполье знаю лишь, что в нем водятся мыши.
— Были вхожи к царю и его семейству, услаждали их слух, и не монархистка? Как смели петь кровопийцам, поддерживать братоубийственную войну?
— Я помогала деньгами не военным действиям, а покупала хлеб, мясо, медикаменты раненым, — поправила арестованная. — Слух услаждала не царедворцам, а солдатам на передовой, где, к вашему сведению, работала санитаркой!
Шульга не ожидал встретить отпор и вернул певицу в камеру, но не в прежнюю одиночную, а в общую, с койками в два яруса, где всем заправляла продавщица марафета Аграфена.
«Тут запросто могут придушить во сне, зарезать, — решила Надежда, наслушавшись разговоров соседок, где повторялось «вставить перо в бок». — Увидели бы меня те, кто бросал к ногам цветы…»
Целыми днями и ночами соседки резались в карты, проигрывая с себя все до ниточки.
«Могут сыграть и на меня…» — со страхом думала Надя и обрадовалась, когда снова отвели к Шульге.
— Где прячете нажитые нечестным путем бриллианты? Одним пением не заработали бы. Ваши ценности нужны революции для ее победы во всем мире. Станете упорствовать — расстреляем на ваших глазах мужа, затем вас. С кем из монархистов замышляли взрывы Смольного, Кремля? Не называйте всяких Пуришкевичей, Керенских, кто улепетнул к белякам! Не отрицайте близости к семье бывшего царя!
Шульга не давал арестованной вставить хотя бы слово, рассчитывая подавить волю певицы, сделать послушной, заставить признать даже то, о чем не имела понятия.
«Криком, угрозами не испугаешь, — думала Надежда. — Для него главное — драгоценности, на остальное наплевать».
Когда чекист высказал все обвинения, Плевицкая с полным самообладанием и достоинством ответила:
— От мирной жизни сохранилось лишь это, — и протянула руку с недорогим колечком. — Ко всему, очень далека от политики, тем более заговоров. Что касается семьи императора, то с великой радостью помогла бы ей чем могу, отплатила сторицей за ее внимание к курянке…
Подумала, что поступила благоразумно, хорошо припрятав все, что приобрела до войны, переворота.
«Царящий в стране хаос рано или поздно прекратится, и тогда цена моих брошек, колье, кулонов возрастет во много раз, драгоценности помогут вновь ни в чем не нуждаться — о нынешних временах буду вспоминать, как о кошмарном сне…»
— Что от меня надо, кроме несуществующих бриллиантов, золота?
— Правды! — отрубил Шульга. — Не тяните время, признавайтесь в вине перед властью трудящихся, иначе отправим к праотцам, как осколок проклятого прошлого, где было насилие, бесправие. Такие, как вы, мешаются у нас под ногами, препятствуют строительству светлого царства социализма. Будете изображать безвинную овечку — выведем во двор с муженьком, поставим к стенке. Тот-то взвоете волчицей!
— Не обучена выть, умею лишь петь.
— Увидите нацеленное дуло маузера и завоете белугой!
— Если успели ознакомиться с моим мандатом, в чем не сомневаюсь, значит, видели подпись товарища Луначарского Анатолия Васильевича, наркома просвещения, уполномоченного Реввоенсовета республики. В документе ясно говорится, что командирована в составе агитбригады, всем совучреждениям предписано оказывать всяческое содействие. Вы же арестовали, предъявили немыслимые обвинения, тем самым нарушили продвижение искусства в революционные массы, держите в камере в жутких условиях, пугаете расстрелом.
— Плевал на мандат и на Луначарского! — гаркнул Шульга. — Тут я и Совнарком, и Реввоенсовет, и просвещение, и царь, и Бог в одном лице. Без антимоний запросто пущу в расход! — Чекист взмахнул рукой, точно рубил шашкой полчища врагов, и Плевицкая уже не сомневалась, что имеет дело с фанатиком, надо быть предельно осторожной, играть роль слабой кокетливой женщины, которая увидела в Шульге не чекиста, а просто мужчину.