Кутепов согласно кивнул, не желая вступать в спор, тем более что во всем был согласен с Лидией. Жена продолжала наставлять, превозносить тактичность, воспитанность Скоблина:
— Он не вымаливает, как другие, престижную, высокооплачиваемую должность в твоем РОВС, не пробивается к власти. Имеет немало заслуг, но не кичится ими. А Наденька талантливее десятка певичек, а не отказывается выступать на благотворительных концертах…
«Зачем доказывает несомненное? — подумал Кутепов. — Певица в похвалах не нуждается. А Скоблин, верно, не участвует в дрязгах, не подсиживал тех, кто поднялся выше него, не кичится былыми заслугами. На таких, как он, можно во всем положиться. Стоит подумать о привлечении к более важной работе, доверить какой-либо секретный отдел…»
Лидия не умолкала. Кутепов продолжал слушать вполуха.
«Наговаривает сто бочек арестантов, не останови — будет болтать сутками… Права в одном: стал сухарем, забыл про земные радости, с головой ушел в дела. Последний раз был с Лидией в ресторане полгода назад, когда отмечалась годовщина гибели Корнилова. Сегодняшнее посещение нужно не только, чтобы сделать приятное Лидии, но и пристальней приглядеться к Скоблину: алкоголь быстро развязывает язык, непринужденная обстановка располагает к откровенности…»
Кутепов поблагодарил за завтрак. В прихожей принял от денщика шинель. Пожелал сыну хороших отметок в гимназии и улыбнулся на прощание, чем несказанно удивил членов семьи, привыкшей видеть мужа, отца холодным, не проявляющим ласки.
Но причиной улыбки было не тепло к домочадцам, а воспоминание о скоропалительной два года назад смерти основателя РОВС, его первого командующего. Тогда, при прощании, Кутепов, понятно, не улыбался. В гробу барон возлежал в черкеске. На дубовую крышку с позументом положили шашку, папаху. На подушечки легли многочисленные награды. В ногах приспустили Георгиевский и Андреевский флаги.
Вспомнил, как к денщику барона приезжал ранее неизвестный никому брат, матрос советского торгового суда. Сказал, что желал в Брюсселе повидать близкого родственника, после отъезда гостя Врангель слег с высокой температурой, консилиум обнаружил в организме большое количество туберкулезных палочек. На похоронах Кутепов старался выглядеть печальным, в душе же радовался освобождению кресла главы РОВС. Мечта стать преемником барона осуществилась, под командование перешло около 100 тысяч боеспособных, прошедших огонь, воду и медные трубы противников советской власти. Высокий пост главнокомандующего военизированной белогвардейской организацией в Европе принял как должное.
«Отчего-то считается большим пороком стремление во всем быть первым. Но истинно военный человек может быть тщеславным, желать повышений в звании, должности. Я долго шел к посту главы Союза, ни перед кем не лебезил, не унижался, не раболепствовал, никого не подсиживал…»
Денщик услужливо смахнул щеткой с мехового воротника невидимую пылинку.
«Федор снова ходит по квартире в шерстяных носках, будто в казачьем курене! — с теплотой подумал генерал. — Он и Лидия единственные, кому могу во всем доверять. Жена любит, Федор предан как пес до гроба, в штабе же немало таких, кто с радостью подставит ногу, даже предаст и продаст».
— Нонче поутру у барчука построение, — прошамкал беззубым ртом Федор. — Надобно не опоздать, не то попадет от ихнего дирехтура.
— Слышал, Павел? Мотай на ус, — генерал обернулся к сыну.
— Да, папа.
Старый денщик без памяти любил Павлика, окружил мальчика той нерастраченной нежностью, какой не мог одарить оставшихся на Дону собственных внуков. Как и другие русские на чужбине, тосковал по Родине.
— Накажите барчуку не ехать в гимназию на автобусе — там духота. Пусть пешим идет, — попросил денщик.
— Ты прав, перед занятием полезно дышать свежим воздухом, — вступила в разговор Лидия.
— Да, мама, — вновь кивнул Павлик, произнося слово «мама» по-французски с прононсом, ставя ударение на втором слоге.
Кутепов оглядел Федора с ног до головы, отметил, что денщик изрядно сдал — голос ослаб, по-старчески семенит, сутулится, словно взвалил на плечи мешок овса, глаза слезятся. Немощь вызывала жалость.
«Старость не радость. Жаль, нечем помочь. А горбится не только от немалых лет, согнули известия из России о расказачивании, высылке в Сибирь домовитых казаков с семьями…»