— От него не дождаться даже улыбки.
— Считает, что нельзя быть запанибрата с подчиненными.
— Всякие доброхоты могли нашептать про меня какие-нибудь гадости.
— Не порть напрасно нервы.
— Его словно подменили, — продолжал горячиться Скоблин. — Считали пешкой, случайно пролезшей в дамки, а оказался если не королем, то по крайней мере ферзем.
— В тихом омуте черти водятся.
— Омутом считаешь РОВС? — Скоблин впервые за разговор с женой улыбнулся. — А его чертом? Мы поспешили с сообщением Центру, сделали неверные выводы о Миллере: он вовсе не мямля, обладает, как оказалось, жестким характером, неподкупен, бдителен — без охраны ни шагу.
— Неужели надеялись провести на мякине? Он много пережил, всякое перевидел, не трус, просто осторожен.
Скоблин слушал с вниманием, не в первый раз восторгаясь редким для женщины аналитическим умом, способностью видеть людей точно насквозь, проникать в их сущность.
— Не торопи события, — продолжала Плевицкая. — Побудь некоторое время в тени. Пусть почувствует себя неуютно без твоих советов, участия в делах и сам призовет, приблизит к своей персоне. Вам надо сблизиться, хорошо бы домами, чтобы Миллер забыл об осторожности, даже стал беспечным. Постараюсь сдружиться с мадам Миллер, чтобы через генеральшу подействовать на генерала…
— Центр торопит с завязыванием с Миллером дружбы.
— Попроси товарищей не подстегивать. Сообщи о создавшемся в РОВС положении, новой расстановке кадров, изменениях в структуре.
— Москва считает Миллера крайне опасным из-за непредсказуемого характера, чрезмерной бдительности. Сблизиться, чтобы иметь допуск к святая святых РОВС будет не легко: Миллер не Кутепов.
— Верно, такого труднее заманить в сети.
— Хочешь сказать… Думаешь, повторят операцию похищения? — Скоблин недоговорил.
— Что придется делать — решать не нам, а Москве.
Генерал приник к руке жены.
— Ты как всегда права. Подождем новую инструкцию. Пока подготовим очередное донесение — при появлении товарища из Центра будет слишком мало времени, курьер заспешит домой к празднику.
— Имеешь в виду праздник Троицы: Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого?
— На Лубянке сидят ярые безбожники, никто из большевиков не признает ни Троицу, ни Пасху, ни другие православные праздники, как и саму церковь. На Родине сейчас отмечают дни рождения Маркса, Энгельса, Ленина, победы Парижской коммуны и большевиков в Гражданской войне. Но вернемся к Миллеру.
— Ну нет, — махнула рукой Плевицкая. — Много для него чести. Есть более насущные дела, например, обвинение тебя Федосенко. Не считай это пустяком. К пущенной поручиком сплетне приплетут кучу домысла, лжи, придется оправдываться, а это неприятно. Я не пугаю, а лишь трезво смотрю фактам в лицо.
Федосенко был явным неудачником. Офицер-корниловец, он к тридцати годам дослужился лишь до поручика. И не только не был удостоен ни одной награды, но и простой благодарности начальства. Дважды за чрезмерное употребление спиртного сиживал на гарнизонной гауптвахте. Чуть не угодил под военный трибунал за потерю при отступлении из Джанкоя полковой кассы: осталось подозрение, что присвоил немалую сумму. В эмиграции влачил полуголодное существование, порой перебивался с воды на хлеб. Сменил десяток работ и нигде не преуспел, отовсюду был вынужден уйти. Околачивался в Варне, Софии, наконец добрался до Парижа. Дважды был женат и дважды разведен. Влезал в долги и скрывался от кредиторов. Жаловался чуть ли не каждому знакомому на неласковую к нему судьбу. Как-то признался собутыльникам, что из отчаяния, безденежья готов напасть на банк, кредитную контору или ссудную кассу, но не найдет помощника и авто, чтобы улизнуть от полиции. И такой неудачник заявил комиссару полиции, будто оказался свидетелем покушения на генерала Кутепова, запомнил преступников, согласен дать показания.
Федосенко выслушали, заявление занесли в протокол и потребовали изложить все сказанное в письменном виде.
— Это еще зачем? — удивился бывший поручик. — Я все рассказал!
— На суде можете отказаться от показаний, написанное собственноручно будет неоспоримым документом, — объяснили добровольному свидетелю.
Федосенко более часа корпел над заявлением, рвал листы, начинал сначала, в результате показания получились сумбурными, с массой ошибок: то ли Федосенко знал очень мало о пропаже Кутепова, то ли о многом умалчивал, приберегая козыри до суда над Скоблиным, надеясь за доносительство получить изрядное вознаграждение.