Они работали бок о бок, как раньше, не давая намёка на нечто иное даже жестом или взглядом. Иначе и быть не могло. Морозов — профессионал, и Милана стремилась к совершенству.
И только в машине, по пути домой, он тепло и нежно взял её руку. Они заехали в общежитие, где Милана собрала немного вещей и необходимые мелочи, и отправились домой к Морозову.
Спустя три дня таких поездок, Никита (как она теперь называла его за пределами института) принял решение за них обоих: они собирают все вещи Миланы, и она переезжает к нему, освобождая комнату в общежитии.
Милана не стала спорить: если уж его устраивал такой расклад, то её и подавно. К тому же, она всё равно весь остаток дня после работы проводила у него.
Милана тоже вносила коррективы в привычную жизнь Морозова. Она запретила ему обедать в заведениях общепита, раздобыла печь СВЧ и привозила для него с собой домашнюю еду. Конечно, разогревать в СВЧ — тоже не лучший вариант, но всё же лучше, чем есть казённую пищу.
Правило гласило: пообедай, и свободен остаток времени, хоть катайся, хоть пешком гуляй.
Впрочем, хоть Морозов и сказал когда-то, что у него сидячая работа, это было лукавство. Ему некогда было рассиживать в кабинете.
Весь институт уже был в курсе их отношений, а Андрей в шутку назвал Милану «мамочка». Он видел, что отец счастлив, как никогда, и сам безмерно радовался этому факту.
Не зря говорят, что в хороших парах люди либо очень похожи друг на друга, либо абсолютно разные.
Сложно было представить более разных людей, чем Морозов и Милана, но они ужились, как до этого сработались, — идеально.
Милана была всегда активна, деятельна и полна оптимизма, но она очень тонко чувствовала Никиту и его настроение. Он был, скорее, флегматичен, иногда со склонностью к меланхолии, категоричен, максимально сконцентрирован на работе.
Милана всегда знала, когда нужно подойти и «погладить» (и не только эмоционально), когда лучше не соваться, а когда — затеряться где-нибудь в квартире и сделать вид, что её нет.
И она была вознаграждена, потому что Морозов не был глуп и слеп, он всё чувствовал и понимал. Он никогда не обижал её, и после редких «приступов» холодности и отчуждённости, подходил всегда сам, первый.
Он был пленён Миланой, очарован. Он обожал её. Она это чувствовала, но никогда не пользовалась этим.
Она окутывала его своим теплом и уютом, и он с удивлением обнаружил, что ему легче работается, когда она рядом. Она не отвлекала его, совсем наоборот, любой проект продвигался намного быстрее.
Он же давал Милане то чувство безусловной любви и защищённости, которое ей было нужно всегда. Она нуждалась в Никите, его основательности, спокойствии, невозмутимости.
Возможно, они стали зависимы друг от друга, но никого из них это не тяготило.
Таким образом, когда настал май, они уже оба были уверены, что всегда жили вместе, и всегда будут жить вместе.
…Милана мыла посуду после ужина. Никита почему-то не ушёл, продолжал сидеть за кухонным столом. Он вот уже несколько дней был очень задумчив; Милана списывала это на то, что он заканчивает работу над проектом, устаёт. Может, и нервничает, переживает.
Милана закончила мыть посуду и хотела уйти в комнату, но Никита остановил её, мягко взяв за руку.
— Лана, давай поговорим.
— Здесь? — удивилась она.
— Можно и здесь. Присядь.
Теряясь в догадках, она опустилась на табурет напротив него.
— Лана, ты знаешь, как я к тебе отношусь. И для меня самое большое счастье — это провести всю жизнь с тобой…
Сначала она очень обрадовалась, решив, что он собирается сделать ей предложение. Но быстро поняла, что с таким лицом предложение точно не делают. В душу закралась тревога и тяжёлое предчувствие.
— …но? — она прямо смотрела в его глаза.
— Но я совсем не уверен, что это нужно тебе. Возможно, пока ты в эйфории и ослеплена, но что будет потом? А мне будет крайне сложно пережить потом, когда я совсем привыкну к тому, что ты моя, твоё охлаждение.
— С чего ты взял, что будет охлаждение, Никита?
— Ты молода, Лана! У тебя вся жизнь впереди. А я уже прошёл экватор.
— Знаешь, — прищурилась она. — Почему-то у меня ощущение, что ты красиво и издалека начинаешь потихоньку бросать меня.
— Лана, нет! — встрепенулся он. — Но пойми, семнадцать с половиной лет разницы… Конечно, я должен был думать раньше об этом, но то, что случилось…было сильнее меня.
— А сейчас? — она не мигая смотрела на него.
Только она умеет так смотреть на него, и от этого взгляда зависит, где будет стоять запятая в выражении: «Казнить нельзя помиловать».