— Помню, помню! Как не помнить! — раздался вдруг чей-то голос позади нас. — Все за меня бог наказал!..
Мы обернулись и увидали молодого человека с испитым зеленоватым лицом, в коротеньком пиджаке и палевых панталонах, засученных за голенища сапог.
— И поделом! — продолжал он. — Не дерись вперед! Шуточное ли дело, как меня избил тогда!
— А! Владимир, здравствуй, — вскрикнул Флегонт Гаврилыч. — Что, аль тоже за соловьями?
— Нет, перепелятничать вздумал!
— Будет тебе врать-то!
— Чего мне врать!
— Уж беспременно выслушивать ходил.
— Ей-богу, нет… У меня и снасти-то перепелиные. На, смотри… — и он вытащил из мешочка сети и перепелиную дудку. — Да что! Перепелов-то нет. Мамакнул один, и шабаш. Подманивал-подманивал — так и не отозвался, словно в землю ушел. Что-то и дудка-то хрипит.
— Ну-ка, покажи!
Молодой человек подал дудку.
— И то хрипит! — заметил Флегонт Гаврилыч, ударив раз десять дудкой. — Засорилась — вот и все. У тебя иголки нет?
— Нет, кажись, — проговорил молодой человек, осмотрев лацкан пиджака.
— А еще портной! Иголки при себе не имеешь!
— Постой, может, в игольнике нет ли…
И молодой человек принялся шарить в карманах, причем выронил какую-то косточку, при виде которой Флегонт Гаврилыч вскрикнул:
— Стой! А это что?
— Что такое?
— Нешто с этим за перепелами ходят?
Портной расхохотался.
— Что же ты врешь-то? Чего глаза-то отводишь! — кричал Флегонт Гаврилыч, держа в руках косточку. — И где за перепелами с соловьиными дудками ходят! Эх ты, сволочь!
— Да это я так только…
— Заговаривай, заговаривай зубы-то!
— Ей-богу же!
— Будет, будет грешить-то!.. Ну, чего лжешь-то!
— Да право же, лопни мои глаза…
— Зачем же дудочка соловьиная?
— Да так, в кармане завалялась. Чудак-голова! Да она и не свистит даже.
Флегонт Гаврилыч приложил дудочку к губам и, убедившись, что она не издавала никаких звуков, успокоился совершенно.
— И то правда! — проговорил он не без удовольствия. — Не свистит…
— То-то и дело. Говорю, за перепелами. Я бы нешто не сказал… Чего скрываться? Я уж учен тобой…
— Ну-ну. Кто старое помянет, тому глаз вон!
— Да я так, к слову. Только счастье твое, что я в те поры сам-друг был, а то бы я тебя изуродовал… — И, подав Флегонту Гаврилычу иголку, он добавил: — На-ка! Нашел…
— Далеко ходил? — спросил Флегонт Гаврилыч, прочищая перепелиную дудку.
— Да так, к ольхам прошел. Устал, смерть. Хочу домой в Саратов ехать.
— Соловушки-то есть?
— Есть, да плохи: трещат, подлецы!..
Флегонт Гаврилыч ударил в дудку и, передавая ее молодому человеку, проговорил:
— На, бери… теперь не хрипит.
Молодой человек поблагодарил Флегонта Гаврилыча, а немного погодя встал, распростился и, объявив, что сейчас едет домой в Саратов, скрылся за кустами.
— Это кто такой? — спросил я.
— А тот самый портняжка, которого я в прошлом году побил. Так, сволочь, шушера. Однако сидеть-то нечего, довольно отдохнули… пойдемте-ка дальше. Портняжка и говорит, положим, что ни одного путного соловья не слыхал, да ведь ему верить-то тоже с опаской надо. Как раз обманет, подлец.
— А это разве случается у вас?
— Обманы-то?
— Да.
— Еще бы! Мы друг другу ни за что правды не скажем.
Мы встали.
— Папиросочки не одолжите-с?
— С удовольствием.
Я подал Флегонту Гаврилычу портсигар, из которого он и вынул штук пять папирос и, положив их в свой собственный, который, по словам его, он забыл дома, предложил идти дальше.