Я быстро подошел к двери и открыл ее, загородив собой щель. В ней показалось блестящее от пота лицо Снаута. Коридор за ним был пуст.
— А, это ты, — сказал я, приоткрывая дверь. — Заходи.
— Да, это я.
Голос его звучал хрипло, под воспаленными глазами висели мешки. На нем был блестящий резиновый антирадиационный фартук на эластичных помочах, из-под фартука выглядывали все те же перепачканные брюки. Его глаза обежали круглый, равномерно освещенный зал и остановились, когда он заметил стоящую около кресла Хари. Мы обменялись быстрым взглядом, я опустил веки; тогда он слегка поклонился, а я, впадая в светский тон, сказал:
— Это доктор Снаут, Хари. Снаут, это… моя жена.
— Я… малозаметный член экипажа и поэтому… — пауза становилась опасной, — не имел случая познакомиться…
Хари усмехнулась и подала ему руку, которую он пожал, как мне показалось, немного обалдело, несколько раз моргнул и застыл, глядя на нее, пока я не взял его за плечи.
— Извините, — произнес он тогда, обращаясь к ней. — Я хотел поговорить с тобой, Кельвин…
— Разумеется, — ответил я с какой-то великосветской непринужденностью. Все это звучало как низкопробная комедия. Выхода, однако, не было. — Хари, дорогая, не обращай на нас внимания. Мы должны поговорить о наших скучных делах.
Я взял Снаута за локоть и провел его к маленьким креслицам в противоположной стороне зала. Хари уселась в кресло, в котором до этого сидел я, но подвинула его так, чтобы, поднимая голову от книжки, видеть нас.
— Ну что? — спросил я тихо.
— Развелся, — ответил он свистящим шепотом.
Возможно, я бы рассмеялся, если бы мне когда-нибудь передали эту историю и такое начало разговора, но на станции чувство юмора у меня было ампутировано.
— Со вчерашнего дня я прожил пару лет, Кельвин, — добавил он. — Пару неплохих лет. А ты?
— Ничего… — ответил я через мгновение, так как не знал, что говорить. Я любил его, но чувствовал, что сейчас должен его опасаться — вернее, того, с чем он ко мне пришел.
— Ничего… — повторил Снаут тем же тоном, что и я. — Даже так?..
— О чем ты? — Я сделал вид, что не понимаю.
Он прищурил налитые кровью глаза и, наклонившись ко мне так, что я почувствовал на лице тепло его дыхания, зашептал:
— Мы увязаем, Кельвин. С Сарториусом я уже не могу связаться, знаю только то, что написал тебе. Он сказал мне это после нашей маленькой конференции…
— Он выключил видеофон?
— Нет. У него там короткое замыкание. Кажется, он сделал это нарочно или… — Снаут резко опустил кулак, будто разбивал что-то.
Я смотрел на него молча.
— Кельвин, я пришел, потому что… — Он не закончил фразу. — Что ты собираешься делать?
— Ты об этом письме? — ответил я медленно. — Я могу это сделать, не вижу повода для отказа, собственно, для того здесь и сижу, хотел разобраться…
— Нет, — прервал он. — Не об этом…
— Нет? — переспросил я, изображая удивление. — Слушаю.
— Сарториус, — буркнул он после недолгого молчания. — Ему кажется, что он нашел путь… вот…
Он не спускал с меня глаз. Я сидел спокойно, стараясь придать лицу безразличное выражение.
— Во-первых, та история с рентгеном. То, что делал с ним Гибарян, помнишь? Возможна некоторая модификация…
— Какая?
— Мы посылали просто пучок лучей в океан и модулировали только их напряжение по разным законам.
— Да, я знаю об этом. Нилин уже ставил подобные опыты. И огромное количество других.
— Верно. Но они применяли мягкое излучение. А у нас было жесткое, мы всаживали в океан все, что имели, всю мощность.
— Это может привести к неприятным последствиям, — заметил я. — Нарушение Конвенции Четырех и ООН.
— Кельвин… не прикидывайся. Ведь теперь это не имеет никакого значения. Гибаряна нет в живых.
— Ага, Сарториус все хочет свалить на него?
— Не знаю. Я не говорил с ним об этом. Это не важно. Сарториус считает, что коль скоро «гость» появляется всегда лишь в момент пробуждения, то, очевидно, океан извлекает из нас рецепт производства во время сна: видимо, полагает, что самое важное наше состояние — именно сон. Поэтому так поступает. А Сарториус хочет передать ему нашу явь — мысли во время бодрствования, понимаешь?