— Это доктор Снаут, Хари. Снаут, это… моя жена.
— Я… малозаметный член экипажа и поэтому… — пауза становилась опасной — не имел случая познакомиться…
Хари усмехнулась и подала ему руку, которую он пожал, как мне показалось, немного обалдело, несколько раз моргнул и застыл, глядя на нее, пока и не взял его за плечи.
— Извините, — произнес он тогда, обращаясь к ней. — Я хотел поговорить с тобой, Кельвин…
— Разумеется, — ответил я с какой-то великосветской непринужденностью. Все это звучало как низкопробная комедия. Выхода, однако, не было. — Хари, дорогая, не обращай на нас внимании. Мы с доктором должны поговорить о наших скучных делах.
Я взял Снаута за локоть и провел его к маленьким креслицам в противоположной стороне зала. Хари уселась в кресло, в котором до этого сидел я, но подвинула его так, чтобы, подняв голову от книжки, видеть нас.
— Ну что? — спросил я тихо.
— Развелся, — ответил он свистящим шепотом. Возможно, я бы рассмеялся, если бы мне когда-нибудь рассказали эту историю и такое начало разговора, но на Станции мое чувство юмора было ампутировано.
— Со вчерашнего дня я пережил пару лет, Кельвин, — добавил он. — Пару неплохих лет. А ты?
— Ничего… — ответил я через мгновение, так как не знал, что говорить. Я любил его, но чувствовал, что сейчас должен его опасаться, вернее, того, с чем он ко мне пришел.
— Ничего… — повторил Снаут тем же тоном, что и я. — Даже так?
— О чем ты? — Я сделал вид, что не понимаю.
Он прищурил налитые кровью глаза и, наклонившись ко мне так, что я почувствовал на лице тепло его дыхания, зашептал:
— Мы увязаем, Кельвин. С Сарториусом я уже не могу связаться, знаю только то, что написал тебе. Он сказал мне это после нашей маленькой конференции…
— Он выключил визиофон?
— Нет. У него там короткое замыкание. Кажется, он сделал это нарочно или… — Снаут резко опустил кулак, будто разбивал что-то.
Я смотрел на него молча.
— Кельвин, я пришел, потому что… — Не кончил. — Что ты собираешься делать?
— Ты об этом письме? — ответил я медленно. — Я могу это сделать, не вижу повода для отказа, собственно, для того здесь и сижу, хотел разобраться…
— Нет, — прервал он. — Не об этом…
— Нет? — переспросил я, изображая удивление. — Слушаю.
— Сарториус, — буркнул он после недолгого молчания. — Ему кажется, что он нашел путь… вот.
Он не спускал с меня глаз. Я сидел спокойно, стараясь придать лицу безразличное выражение.
— Во-первых, та история с рентгеном. То, что делал с ним Гибарян, помнишь? Возможна некоторая модификация…
— Какая?
— Мы посылали просто пучок лучей в океан и модулировали только их напряжение по разным законам.
— Да, я знаю об этом. Нилин уже делал подобные вещи. И огромное количество других.
— Верно. Но они применяли мягкое излучение. А у нас было жесткое, мы всаживали в океан все, что имели, всю мощность.
— Это может иметь неприятные последствия, — заметил я. — Нарушение конвенции четырех и ООН.
— Кельвин… не прикидывайся. Ведь теперь это не имеет никакого значения. Гибаряна нет в живых.
— Ага. Сарториус все хочет свалить на него?
— Не знаю. Не говорил с ним об этом. Это неважно. Сарториус считает, что коль скоро „гость“ появляется всегда только в момент пробуждения, то, очевидно, он извлекает из нас рецепт производства во время сна. Считает, что самое важное наше состояние — именно сон. Поэтому так поступает. И Сарториус хочет передать ему нашу явь — мысли во время бодрствования, понимаешь?
— Каким образом? Почтой?
— Шутить будешь потом. Этот пучок излучения мы промодулируем токами мозга кого-нибудь из нас.
У меня вдруг прояснилось в голове:
— Ага. Этот кто-то — я. А?
— Да. Он думал о тебе.
— Сердечно благодарю.
— Что ты на это скажешь?
Я молчал. Ничего не говоря, он медленно посмотрел на погруженную в чтение Хари и отвернулся глазами к моему лицу. Я почувствовал, что бледнею, и не мог с этим справиться.
— Ну, как?… — спросил он.
Я пожал плечами.
— Эти рентгеновские проповеди о великолепии человека считаю шутовством. И ты тоже. Может быть, нет?
— Да?
— Да.
— Это очень хорошо, — сказал он и улыбнулся, как будто я исполнил его желание. — Значит, ты против всей этой истории?
Я не понимал еще, как это произошло, но в его взгляде прочитал, что он загнал меня туда, куда хотел. Я молчал. Что теперь было говорить?
— Отлично, — произнес он. — Потому что есть еще один проект. Перемонтировать аппаратуру Роше.
— Аннигилятор?
— Да. Сарториус уже сделал предварительные расчеты. Это реально. И даже не потребует большой мощности. Аппарат будет действовать неограниченное время, создавая антиполе.
— По… подожди! Как ты себе это представляешь?
— Очень просто. Это будет нейтринное антиполе. Обычная материя остается без изменений. Уничтожению, подвергаются только… нейтринные системы. Понимаешь?
Он удовлетворенно усмехнулся. Я сидел, приоткрыв рот. Постепенно он перестал усмехаться, испытующе посмотрел на меня, нахмурил лоб и, подождав немного, продолжал:
— Итак, первый проект „Мысль“ отбрасываем. А? Второй? Сарториус уже сидит над этим. Назовем его „Свобода“.
Я на мгновение закрыл глаза. Быстро соображал: Снаут не был физиком, Сарториус выключил или уничтожил визиофон. Очень хорошо.
— Я бы назвал его точнее — „Бойня“… — сказал я медленно.
— Сам был мясником. Может, нет? А теперь это будет что-то совершенно иное. Никаких „гостей“, никаких существ — ничего. Уже в момент начала материализации начнется распад.
— Это недоразумение, — ответил я, с сомнением покачав головой, и усмехнулся. Я надеялся, что выгляжу достаточно естественно. — Это не моральная щепетильность, а инстинкт самосохранения. Я не хочу умирать, Снаут.
— Что?…
Он был удивлен и смотрел на меня подозрительно. Я вытянул из кармана лист с формулами.
— Я тоже думал об этом. Тебя это удивляет? Ведь это я первый выдвинул нейтринную гипотезу. Не правда ли? Смотри. Антиполе можно возбудить. Для обычной материи оно безопасно. Это верно. Но в момент дестабилизации, когда нейтринная структура распадается, высвобождается излишек энергии ее стабилизации. Принимая на один килограмм массы покоя десять в восьмой эрг, получаем для одного существа F пять — семь на десять в девятой. Знаешь, что это означает? Это эквивалентно заряду урана, который взорвется внутри Станции.