— Я думал, что сам сошел с ума.
— Да? Ах, так? И ты никого не видел?
— Видел.
— Кого?!
Его лицо исказила гримаса. Он уже не усмехался. Я внимательно разглядывал его, потом ответил:
— Эту... чернокожую...
Снаут молчал. Но его напряженные, сутулые плечи немного расслабились.
— Ты мог меня хотя бы предостеречь,— продолжал я уже не так убежденно.
— Я тебя предостерег.
— Но как!
— Как мог. Пойми, я не знал, кто это будет! Никогда не известно, это нельзя предвидеть...
— Послушай, Снаут, у меня несколько вопросов. Ты сталкивался с такими вещами... Эта... это... что с ней будет?
— Ты хочешь спросить, вернется ли она?
— Да.
— Вернется и не вернется.
— То есть?..
— Вернется такой же, как была вначале... При первом посещении. Просто она ничего не будет знать, или, если быть точным, станет вести себя так, будто ты никогда не делал ничего, чтобы от нее избавиться. Она не будет агрессивной, если ты ее не поставишь в такое положение...
— Какое положение?
— Это зависит от обстоятельств.
— Снаут!
— Что?
— Мы не можем позволить себе роскошь что-либо скрывать друг от друга.
— Это не роскошь,— прервал он меня сухо.— Кельвин, мне кажется, что ты все еще не понимаешь... Подож-ди-ка! — У него заблестели глаза.— Ты можешь мне сказать, _кто_ у тебя был?
Я проглотил слюну, опустил голову. Мне не хотелось смотреть на него. Я предпочел бы, чтобы это был кто угодно, только не он. Но выбора не оставалось. Кусочек марли отклеился и упал мне на руку. Я вздрогнул от скользкого прикосновения.
— Женщина, которую...— Я не договорил.— Она погибла. Сделала себе... укол...
Снаут ждал.
— Покончила с собой?..— уточнил он, видя, что я не договариваю.
— Да.
— И все?
Я замялся.
— Вероятно, не все...
Я вскинул голову. Снаут не смотрел на меня.
— Откуда ты знаешь?
Он не ответил.
— Ладно,— начал я, облизнув губы,— мы поссорились. Впрочем, нет. Это я ей сказал... сам знаешь, что говорят со злости. Собрал свои вещички и ушел. Она дала мне понять, прямо не сказала, но ведь, когда с человеком долго живешь, незачем и говорить... Я был уверен, что она просто так... что она побоится... так ей все и выложил. На следующий день я вспомнил, что оставил в ящике шкафа этот... препарат; она знала о нем — я принес его из лаборатории, он был мне нужен; я объяснил ей тогда, как он действует. Я испугался, хотел пойти за ним, но потом подумал, что это будет выглядеть, словно я принял ее слова всерьез, и... не пошел. На третий день я все-таки отправился... это не давало мне покоя... Она... когда я пришел, ее уже не было в живых.
— Ах ты, невинное дитя.
От его слов меня взорвало. Но, взглянув на Снаута, й понял, что он не шутит. Я словно впервые увидел его. На сером лице в глубоких морщинах застыла непередаваемая усталость, он выглядел как тяжелобольной.
— Почему ты так говоришь? — спросил я в замешательстве.
— Потому, что история эта трагична. Нет, нет,— быстро добавил он, заметив, что я хочу его прервать,— ты по-прежнему ничего не понимаешь. Конечно, ты можешь мучиться, даже считать себя убийцей, но... это не самое страшное.
— Да что ты! — язвительно воскликнул я.
— Ей-богу, я рад, что ты мне не веришь. То, что произошло, может быть страшным, но страшнее всего то, что... не происходило... Никогда.
— Не понимаю...— неуверенно произнес я.
Действительно, я ничего не понимал. Снаут покачал головой.
— Нормальный человек...— продолжал он.— Что такое нормальный человек? Человек, который не совершил ничего ужасного? И даже не подумал ни о чем подобном? А что, если он не подумал, а у него только мелькнуло в подсознании десять или тридцать лет назад? Может, он забыл, не боялся, так как знал, что никогда не сделает ничего плохого. Теперь представь себе, что вдруг, средь бела дня, при других людях, встречаешь это во плоти, прикованное к тебе, неистребимое. Что это?
Я молчал.
— Станция,— произнес он тихо.— Станция Солярис.
— Но... что это, в конце концов? — спросил я нерешительно.— Ведь вы с Сарториусом не преступники...
— Ты же психолог, Кельвин! — нетерпеливо прервал он меня.— Кому хоть раз в жизни не снился такой сон, не являлось такое видение? Возьмем... фетишиста, который влюбился, скажем, в клочок грязного белья. Рискуя жизнью, угрозами и просьбами, он ухитряется раздобыть свой драгоценный, отвратительный лоскут. Забавно, да? Он и брезгует предметом своей страсти, и сходит по нему с ума. И ради него готов пожертвовать своей жизнью, как Ромео ради Джульетты. Такое случается. Но ты, вероятно, понимаешь, что бывают и такие вещи... такие ситуации... которые никто не отважится представить себе наяву, о которых можно только подумать, и то в минуту опьянения, падения, безумия — называй, как хочешь. И слово становится плотью. Вот и все.